Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

В отчете от 12 января 1939 года[226] польский посол в Вашингтоне граф Потоцкий раскрывает польскому министру иностранных дел Беку игру Рузвельта и его соратников. Согласно отчету, острие американской пропаганды внутри страны односторонне направлено против Гитлера и национал-социализма, причем Советская Россия остается совсем исключенной. «Если она вообще упоминается, то это делается по-дружески, и вещи представляются таким образом, как если бы Советская Россия кооперировалась с блоком демократических государств». Потоцкий подробно останавливается на влиянии средств массовой информации, находящихся в еврейских руках. Раздуванием военного психоза президент, по словам Потоцкого, преследует двоякую цель: с одной стороны, он «хотел бы отвлечь американский народ от внутриполитических проблем» путем нагнетания воинственных настроений и распространения слухов об опасности, угрожающей Европе, с другой стороны, американскому народу должна быть навязана непомерная программа вооружения Америки, выходящая за рамки оборонной потребности Соединенных Штатов. Далее Потоцкий пишет:

«Вся проблема обрабатывается таинственным образом: Рузвельту были предоставлены полномочия оживить внешнюю политику Америки и одновременно создать на этом пути колоссальные военные запасы для будущей войны, к которой евреи стремятся вполне осознанно. Внутриполитически очень удобно отвлечь внимание публики от постоянно растущего в Америке антисемитизма, говоря о необходимости защиты веры и индивидуальной свободы перед атаками фашизма[227].

Если бы для Рузвельта речь шла лишь о мире, он, собственно, должен был бы повлиять на Польшу, чтобы она приняла исключительно благоприятные для Польши немецкие предложения. Но он этого не сделал. Так же он вынудил позднее Японию «сделать первый выстрел»[228]. Речь шла вовсе не о находящейся под угрозой польской независимости, как утверждала пропаганда союзников, а о том, чтобы побудить Германию сделать первый выстрел. Англия надеялась вызвать тем самым военный путч, Рузвельт рассчитывал на глобальное противостояние, которое полностью утвердило бы чрезвычайный вес США. В британско-польском союзе, которым Польша скрепила себя с антигерманской линией, привязав свое процветание и гибель к британцам и тем самым к США, достойно упоминания то, что вмешательство союзных сил было предусмотрено лишь в случае немецкого выступления против Польши, и не предполагалось, если бы Польша оказалась в конфликте с Россией[229].

В Польше удовлетворенно приняли к сведению, что «Запад» и, в особенности, США пристрелялись по образу врага в лице Германии. В глазах Бека была тем самым создана решающая предпосылка, чтобы отважиться на конфликт с Германией. После переговоров в Варшаве можно было с очевидностью исходить из того, что в недалеком будущем урегулирование немецко-польских отношений недостижимо, не говоря уже о дружеских отношениях в смысле готовности к совместной обороне против Советской России. Польша опиралась на союз с Францией и германо-русские противоречия, которые польское правительство считало непреодолимыми. Стратегически невыгодная немецко-польская граница и все еще существующая чешская армия означали в этих обстоятельствах дополнительную проблему, так как приходилось считаться с враждебностью остаточного чешского государства так же, как и с соперничеством Польши.

Несмотря на неудачный ход отцовского визита в Варшаву, в Берлине еще не оставили надежду, что с Польшей удастся договориться. Еще 21 марта 1939 года отец в беседе с польским послом Липским вновь передал приглашение Беку. Бек, однако, поехал в Лондон, где получил, очевидно, от британского правительства словесные обещания гарантий, побудившие его отвергнуть теперь по всей форме направленные Польше немецкие предложения и начать мобилизацию армии[230].

Неудача немецко-польских переговоров доказала невозможность организовать Восточную Европу в антибольшевистском смысле при помощи соответствующих договоров. Так как западные державы этого не допускали, немецкая политика должна была найти иную концепцию. Уже на обратном пути из Варшавы отец уяснил для себя следствия, вытекавшие из поведения Польши. Он заявил своим сотрудникам: «Теперь у нас, если мы не хотим быть полностью окружены, остается лишь один выход: объединиться с Россией»[231].

«Рокировка»

После отрицательного опыта в Варшаве отец немедля начал развивать первые соображения в совершенно ином направлении. Посланник Шмидт (пресса) сообщает в деталях сцену в спецпоезде на обратном пути[232].

«Риббентроп ни в коем случае не был убежден 27 января, что переговоры нужно было рассматривать как окончательно потерпевшие неудачу, хотя и был в то же время настроен очень пессимистично. (…)

Тем более я был поражен, когда министр иностранных дел вызвал меня во время обратного пути для доклада о прессе в свой салон-вагон и после короткой вступительной беседы задал мне в присутствии госпожи Риббентроп четкий вопрос: