Мой папа – Штирлиц (сборник)

Двоюродный брат Петька был младше меня на целых два года, но собак совершенно не боялся. Видя, как я прячусь за маму, он смеялся и называл меня «женщиной». Как-то раз за столом он сказал: «Молчи, женщина!», я спросила: «А ты кто?». Он хитро подмигнул и сказал: «А я татарин». Мне было тогда шесть лет, а Петьке четыре года. Взрослые очень над нами смеялись.

Я хоть тысячу насмешек готова была пережить, лишь бы не выходить без мамы в огород, где за забором бесновался Хмурый. А выходить надо было. Туалет находился в самом дальнем углу усадьбы, в деревянной, жужжащей мухами будке, от которой сильно воняло. Обычно я терпела, сколько могла, но наконец не выдерживала и просила маму проводить меня в туалет. Нехотя отрываясь от застолья, она шла со мной в огород и пока, изнывая от брезгливости, я сидела в будке, собирала малину, которая почему-то особенно густо росла именно вокруг туалета. Когда я выходила, она награждала меня за муки душистой горстью. Я собирала малину губами с ее ладони и до сих пор помню душистое, сладкое, теплое, мягкое ощущение маминой близости.

От улицы дядин дом был отгорожен плотным забором, но и без него дом нельзя было разглядеть из-за густых зарослей сирени. Лишь сверху, как шапка, торчала зеленая крыша, да удивленно, как кудреватые брови, вздымались над окнами резные наличники. Однако вся эта неприступность была только видимостью. Забор охранял дом от улицы, а вот от соседей и их огородов дядину усадьбу отделял лишь жиденький в редкую палочку плетень, так что сквозь него можно было наблюдать не только за жизнью соседей, но и, не напрягая ушей, слышать, о чем, с трудом разогнув радикулитную спину от картофельной грядки, беседует с приезжими, идущими с электрички, горластая Дусек.

Дядин дом казался мне огромным, хотя и крыльцо, и терраска с дрожащими от каждого шага стеклышками, и кухонька, на которой едва помещался стол с керосинкой, и столовая, которая, с тех пор как от нее отгородили две крошечные спаленки, стала похожа на пенал, были скрипучие, перекошенные, тесные. Но когда всю жизнь живешь в одной комнате с мамой, дом, где аж целых четыре комнаты, кажется дворцом.

Дядя жил в нем не только летом, но и зимой, так как никакого другого дома у него не было, но своим сослуживцам в Москве говорил, что живет «на даче», чтобы быть ближе к земле. Вместе с ним ближе к земле жили его жена тетя Зоя, сын Петька и Антонина Григорьевна, дядина теща, которую он терпеть не мог и называл не иначе как «пиковой дамой» или «ископаемым».

Я дядю любила, потому что он был весельчак, маму называл Валькой, меня Лялькой и, как большую, угощал пивом и воблой. Но еще до встречи с ним я полюбила его за то, что однажды он прислал нам фотографию, на которой был снят в обнимку с маленьким тюлененком. К ней прилагалась заметка из газеты, в которой рассказывалось о том, как корреспондент газеты «Южно-Сахалинская правда» т. Анциферов несколько месяцев в собственной ванне держал осиротевшего тюлененка, до тех пор, пока с Большой Земли не прилетел самолет и не забрал сироту в Московский зоопарк.

Кроме того, с дядей меня роднила еще одна история. До двадцати пяти лет он донашивал за отцом трофейные офицерские сапоги сорок четвертого размера, но, женившись, почему-то пристрастился дома носить старые женины тапочки. Только тогда и выяснилось, что у него очень маленькая нога. С тех пор тетя Зоя покупала ему ботинки только в «Детском мире». Мне мама тоже покупала ботинки в «Детском мире», поэтому с дядей я чувствовала себя «на одной ноге».

В юности мама училась с тетей Зоей в институте. С тех лет осталась мутная фотография, сделанная на терраске: за столом сидят молодые и веселые мама, тетя Зоя, дядя Аркаша и теща, уже тогда довольно старая, держащая на коленях маленькую Нину, дочь тети Зои от первого брака. Ни меня, ни тем более Петьки в то время еще и в помине не было.

Тетя Зоя родилась и выросла на Сахалине. Потом вместе с матерью и дочкой она переехала в Кошкино, но вскоре по иронии судьбы ей опять пришлось вернуться на Сахалин, так как после окончания журфака МГУ ее мужа послали туда по распределению. У Нины был врожденный порок сердца, поэтому ее на Сахалин не взяли, оставив с бабушкой в Кошкино. На Сахалине родился Петька, и все было бы хорошо, если бы он тоже не начал болеть и врачи не посоветовали переселить его в Подмосковье.