Мой Пилигрим

Я стоял на том же месте, рядом с моей Колдуньей, одетый в костюм пилигрима — как будто и вправду зашел в этот Замок впервые, чтобы поведать о странах, в которых я был.

Аурум плакал, закрывая Тактио глаза и убирая с лица волосы, и шептал:

— Что ты наделала, глупая… что ты наделала… Тебе нужно было спасти себя, девочка… спасти, понимаешь? Одно только слово, и он бы успел исцелить тебя.

Она не могла его слышать. Ее душа уже была далеко.

Мое горло вдруг сжалось, и сердце ударило болью. Я стал человеком, — из плоти и крови, способным и плакать, и кричать, чтобы излить страдание. И у меня была воля. И я снова оглох и ослеп, когда обхватил свою голову, снова закрыл глаза, и из самого нутра моего вырвался вопль.

Судьба

СУДЬБА
Тебе не перехитрить ее…
И если рожден ты быть одиноким,
Смирись.

— Повинуйся мне! Повинуйся, Дух! Я желаю быть королем королей!

Безумец хохотал, и кричал, и бросил свой окровавленный меч на камни.

Он принял меня за того, кем я был еще миг назад, и в том не ошибся — но не колокол пробудил меня, не магический знак на площади, и не дары обрушатся на его голову, а кара!

Я очнулся… взглянул на него, сделав на встречу шаг. А потом, подняв оружие, одним ударом пронзил предателю грудь. Его счастье застыло на его лице, и он упал, растекаясь кровью, так и не поняв, что не стал королем королей….

Я упал тоже. На колени, и взял в свои живые руки мертвые руки моей Тактио. Как две погибших белых птицы — они были нежны, бледны и неподвижны.

Одно слово — «спаси», и сейчас я бы смог почувствовать их теплоту. Смог бы прикоснуться губами к живому пульсу на запястьях. Но Колдунья потратила последний вздох на мою свободу…

— Сколько бы желаний ты могла загадать, девочка, сделав мир и людей счастливее… — сокрушался Аурум. — Ах, Тактио… ах, святая и глупая, не допустившая и мысли о себе… Ах, если бы я догадался чуть раньше о истинном смысле оставленного нам наследия! Ах, глупая девочка, и я никогда себя не прощу за то, что не успел отвести гибель.

Дождь ослабел, и с каждым мигом становилось все тише. Показалась луна, а ветер стал дуть понизу, сгоняя потоки кровавой воды в желобки знака пяти сторон, не допуская смешения со столь же алой, но черной по сути крови предателя.

На что мне мир? На что мне свобода? На что мне жизнь без нее?

— Патрик…

— Не зови меня так. — Как странно мне было слышать голос в себе и ощущать слова на языке. — Это имя принадлежало лишь ей…

Растерзай меня, ветер! Сомни и убей, сжалившись над страданием человека, ставшего таковым, но не желающим жизни! Испепели светом, моя сестренка и матушка, сожги в сиянии своем! И если вы не подарите мне избавление, милосердие небытия, я сожгу себя сам, шагнув в огонь, или кинусь на острие, отняв у служителя его освященный меч с посеребренной рукоятью… но…

— Что мне тебе обещать? О чем было твое последнее слово и последнее желание?

Я поднялся с колен. Я поднес ее руки к ее телу, и положил у белой точной шеи, словно девушка сама себя обняла в исцелении. Но ни один завиток не скользнул по мертвой коже, ни одна алая искра не загорелась на пальцах. Аурум снял белый плащ, и мы осторожно обернули тело в него, как в белый саван.

— Скажи мне последнее свое желание…

Я почти взмолился, зная, что никто на свете не может мне дать ответ. Уста сомкнуты вечным покоем. Я взял ее на руки, и, не в силах сдержаться, не шепнул ей, а крикнул:

— Обещаю! Как бы далеко твоя душа ни была сейчас, услышь! Я обещаю!

— О, Небо… о, силы Святого!

Знак пяти сторон осветился своим узором. Те желобки, куда затекла кровь Колдуньи, заалели и ветер заторопился, сильнее дунув и скорее погнав ее токи дальше — в обхват всего круга. Дождь разбавил густоту крови, дождь умножил ее, и бледное алое свечение за три лишь вдоха пораженного Аурума успело охватить знак целиком.

Я свободен, но осталась магия Замка… и неведомое желание, прозвучавшее в сердце, но не на словах, стало свершаться!

Таяли Башни и Палаты вокруг нас, превращаясь в руины. Великое древо, могучий граб вдруг распылился ветром на тысячи щепок и листьев, обернувшись лесом вокруг, и не на скале, а на равнине. И ряды его придвинулись ближе, разрушив часть площади. Тучи, огромные и тяжелые, что смыкались над головой миг назад, рассеялись быстро, будто и не ушли, а растаяли как сон, и открыли небо со звездами.

Тишина распахнулась, далекий гул и далекие огни над кромкой зеленых крон.

Знак погас. А я увидел Стражей… ровный их ряд разомкнулся, и из пятнадцати выступили вперед семь, а из семи — трое, а из трех лишь один, и он подошел ближе всех:

— Отдай нам тело ее, в нем нет больше жизни ни на один удар, ни на один вдох, ни на одну минуту настоящего времени. Мы похороним Колдунью достойно, с почтением и ритуалом. Сомкнем над ней землю, воздвигнем камень, и означим символом.

Даже с мертвой Тактио я не желал расставаться! Я держал на руках невесомое тело, я пытался согреть его своим теплом, не смиряясь с доводом разума, что оно не принимает его, ибо правы Стражи — жизнь ушла.