Мой Пилигрим

— Даже если ударят хлестко,
Закричат на меня: «Очнись!»
С щек посыплется только блестка
Вместо слез на былую жизнь.
Я устала, и я сгорела,
Что-то умерло, не вернуть…
Только ветер все также смело
Сквозняком летит через грудь.

Мартинус

— На задней площадке, девушка с длинными косами, пройдите к кабине машиниста.

О, мои уши! Я думала, что невыносимы скрипы и грохот трамвая, и с таким свыкаешься, но как резануло слух оповещение! Кошмар! Хрип, свист, ультразвук, симфония ножей по стеклу. Содрогнулись все пассажиры и особо слабые сжали ладонями головы.

Честно, я и не подозревала прежде, что ситечко, впаянное в стенку, настоящий динамик и он может однажды заговорить! И чем провинилась? Уже домой собиралась, а тут вдруг…

— А-а-а! Мартинус! Здравствуй.

— Не обознался, значит. Здравствуй, Дуреха.

Когда дверца кабинки открылась, я узнала машиниста-спасителя. Мы тогда познакомились, и он оказался ничего так — дружелюбным. По имени напрочь отказался называть, заклеймил Дурехой, но я не обижалась. Ему можно.

— Вижу, знакомая девушка все стоит на одном месте и четвертый круг едет. — Он, не отвлекаясь от дороги, качнул подбородком на два зеркала, неведомо по каким переходам отражения, показывающим салон. — . Скучаешь? Выходная?

— Выходная.

— Не мерзнешь? У меня термос есть. — Опять кивок, только наугад за спину. — В кармане сиденья засунут, пей, погреешься.

— Спасибо, я пока не мерзну.

— А ну…

Мы пожали друг другу руки, и тот удовлетворенно кивнул. Горячие у меня ладони.

— Я сейчас до депо в Казематном, обед, час на перекусить есть. Составишь компанию, раз выходная и скучная?

— С радостью.

Машинист не старый, немногим за тридцать лет, но я не ощущала ни капли неприятного и липкого, особенного «приглашения на обед». Позвал просто, как нового знакомого. И провожал он меня в ту ночь до дома от доброй натуры — не оставить человека в беде. Не приставал, не лапал, не напрашивался на поздний ужин, даже намеков не делал! Мы тогда и на «ты» перешли.

Как же это прекрасно, быть такой свободной и счастливой! Поцарапанная жемчужинка ценность свою потеряла и никому не нужна, никто жадными глазами не смотрит, себе в карман не тащит. Мою настоящую красоту теперь может увидеть только настоящий мужчина, подлинный. Такой как Грим!

Депо располагалось на самом краю Казематного. Мартинус выставил значок и работник, на подходе трамвая переключил ветку на поворот с кольца, чтобы мы с него съехали. Это минутная задержка, — вагон выруливали на особую ветку, там из депо выходил один из дежурных, подменял машиниста и час катал дальше по кольцевой, пока тот, у кого дневная смена шел на законный обеденный перерыв.

Мы с Мартинусом пошли до чайной. От депо пересекли разделительную улицу и оказались на краю Трущобного, где в самом первом доме, на первом же этаже одна из квартир была переделана в кафешку. Тесная, маленькая, столики только стоячие — и все пропитано запахом пирожков. Я там бывала раза три от силы. Наши гаражи отсюда на самом далеком противоположном краю, бегать на обед — все время и пробегаешь, далеко, да и лакомиться пирожками с моим богатым холодильником… Все три раза я тут была, когда только-только обследовала город после больницы.

Машинист придержал за рукав почти на пороге подъезда:

— Слушай, а ты… не поможешь мне по дружбе, а? Ты вон какая молоденькая, стройная, длинноволосая, ну… помятая чутка, как раз как надо.

Когда он объяснил в чем дело, хотелось смеяться. И до чего же польстило, что он, повстречав меня всего раз в жизни, теперь так доверяется.

В чайной работала любовь всей его жизни — Зои. Женщина знаков внимания не принимала, смотрела на него как на пустое место, и Мартинус захотел подойти с другого боку — показать, что на ней свет клином не сошелся, что он нужен другим женщинам, вызвать ревность и тем интерес к себе. А не получится, так просто утереть нос, показав, что «потеряла ты преданного поклонника, родная».

И я обалдела от этой Зои! Дородная, крепкая, с короткой стрижкой под каре, красивыми волоокими глазами и возрастом старше Мартинуса лет на десять. Обхватом шире его раза в два, а ростом выше на голову. Мне хотелось сказать машинисту, что такую не пронять ревностью к такой как я — плюнет и разотрет, но не стала рушить надежд. Взяли чай, пирожки, встали за столик, который лучше всего был виден со стороны ее закутка.

— Ну, рассказывай, чего в трамвае-то каталась? У всех дела, а ты прям как не знаешь куда и деться. Стряслось чего?

— Не, ничего. Да и дело было вообще-то — я к сапожнику ездила.

Мартинус кивнул и посмотрел вниз мне на ноги:

— У Арту самая лучшая обувь в городе, сносу нет.

— Узнал работу? Ничего себе ты внимательный.