Мой Пилигрим

— Ты никогда не любила, раз не знаешь, на что готов человек ради возвращения близкого. Линн — мое все, без нее нет жизни. А вся легенда не такая уж и брехня, да и Святой Орден не стал бы таить такой секрет. Магия жива, весь проклятый город тому в свидетелях!

Он сделал шаг ко мне, а я от неожиданности прогнулась назад. Надо было вспомнить, что Арту любит короткие дистанции с собеседниками…

По-честному — он прав. Сколько в том выдумки, если упомянуто даже великое древо Черного Замка, а о нем, насколько я поняла по рукописи, не знал никто, кроме Патрика и Колдуньи. И пропажа рыцаря — на лицо, речь о Ауруме, и о предсказании… предвидели так их мудрецы, что Замку вот-вот конец, вот этого рыцаря и послали. Арту полу зашептал, полу зашипел:

— Я живу в Сумеречном, и видел самого Безымянного. Слышал, как он говорил о руинах в парке и о воссоединении с теми, о ком так просит вся его суть! Мало тебе доказательств, раз демон об этом говорит?

— Когда ты это слышал и как умудрился остаться в живых, не попавшись в итоге Черному колдуну? И кому, кому демон вдруг так исповедовался?!

Я тоже зашипела, моментально вспыхнув от злости, что про Грима могут говорить подобные вещи! Мне захотелось поймать сапожника на вранье, на неправдоподобности рассказа и на нестыковке деталей.

— Три дня назад! И кто тебе сказал, что я смог уйти целым? — Он поднял руки, демонстрируя бинты. — Я забыл о времени, засиделся в мастерской, а как спохватился, решил, что лучше остаться и ночевать в ней, чем добираться домой в темноте. Но не мог уснуть… да и негде там, сидя на стуле? Услышал шум и шорох, выглянул в подвальное окно… И в двух шагах, прямо на улице, рядом, упала девушка. Ее за голову и за шею прижимала чья-то скелетная рука с черными змеями. Безымянный говорил о воссоединении и не только… он давился проклятиями, и клялся, что заставит ее ходить на коленях вечно.

— Ты видел его лицо?

— Нет. Но сомнений нет, это не человек! Женщина из-за черной хватки покрылась этими змеями, улыбалась как безумная, потом… потом поцеловала его ботинки и склонила голову так низко, что увидела меня… растеклась сгустками и кинулась в окно!

Арту замолк, справляясь с дыханием. Превратился фигурой в монолитный камень — все поджал: губы, плечи, живот, и зло на меня уставился. Наконец, процедил:

— Я думал, что меня от демона спас Святой… Что он вошел в двери лавки, отворив все затворы и это он… Стыд за вероотступничество. Я отрекся, я не смирился с тем что смерть забрала мою любимую, и не молился за упокой ее души, а решил обратиться к темной силе за помощью… захотел воскресить ее, пойдя против всех земных и небесных законов. А это был Слуга… Я глупец! Я должен был усомниться в облике пришедшего, ведь самоубийство — один из самых великих грехов и настоящий Святой никогда бы не подтолкнул к этому!

— Кто вызвал тебе помощь?

— Не знаю… я пришел в себя уже здесь.

— Слушай, Арту… я не сомневаюсь, что ты говоришь правду. Только знай — тот, кого ты видел, не Безымянный. Это не может быть он — он борется со Слугами, а не повелевает ими, ясно? Он им враг! Может, ты видел сразу двух Слуг, и они развлекались своими извращенскими играми, но не говори больше никому, что это был Безымянный — не доказано!

— Тебя не было там. Если бы…

— Нет! И не смей клеветать!

Я схватила сапожника за руку, выше локтя, готовая вцепиться в него ногтями и вытрясти упертую уверенность! Выцарапать ее!

Пальцы попали на голую кожу — там бинтов уже не было, а рубашка закатана высоко. Ладонь засветилась тут же! Ярко, хоть и разгорелась завитками медленно, видимо, место касания тоже играло свою роль — от шеи или головы процесс шел быстрее. Арту сначала не отреагировал, попытался отстраниться, но уже на третью или пятую секунду вдруг оцепенел, вскинул глаза и ахнул. Будто ему кто нож в сердце всадил.

Я сползала задом в ванну, не смогла удержаться, и на всякий случай подсобрала ноги — он мог сейчас всей нелегкой тушей свалиться и передавить их через бортик. Но Арту, к счастью, сразу не падал. Он ахнул еще раз, а потом заговорил молитву. Несколько слов, потом буквально завыл и бухнулся на пол, лбом в кафель:

— Каюсь! Прости за отступничество, за неприятие воли твоей, за умысел и веру в черную магию! Прости, Святой! Прости преданного сына твоего!

Мне пришлось отпустить руку. И пришлось скрутить в себе злость и досаду. Я выбралась из ванны, встала чуть в стороне и осторожно наклонилась над сапожником, чтобы сказать ему как бы сверху, и голос в помывочной прозвучал с должным эхом от стен:

— Прощаю тебя, сын мой, и отпускаю тебе твой грех…

У двери палаты, когда вернулась, увидела Ульриха. Парень заулыбался, оглядел меня, обрадовавшись еще больше:

— Жива и здорова!

— Зря примчался, со мной ничего страшного не случилось. Но я все равно рада тебя видеть.

— А по виду не скажешь. Чего такая мрачная?

— Мутит просто. Видишь, из туалета только выбралась. Долго ждешь?

— Нет.