Мой Пилигрим

— Домой, Тио. Пока не объявились остальные Слуги.

Да кто бы возражал! За шею не обняла, спрятала ладони в рукава, сжалась компактнее и смирилась с чудесным и неизбежным. Грим шел, не уставая и не задыхаясь. Руки не дрожали. Я все больше проваливалась в лихорадку, и боль начала отыгрываться за все мое издевательство над телом. Замерзли ноги, голова, все больше трясло от упадка сил. Объятия Грима ослабли ровно настолько, чтобы не давить лишнего, но держал он меня уверенно, крепко.

Свалилось же счастье — побыть так долго и так близко к нему.

Как я встала обратно на ноги, и сама не знаю. Но нянчиться с собой — разувать и раздевать, это слишком. Встревоженному, но молчаливому Ауруму позволила куртку с меня снять, а до комнаты добралась сама, взять сменную одежду, и до купален тоже — ножками, а не ползком.

— Я сколько было воды, всю вылил, поставил еще и на кухне, и здесь. Забирайся, она уже разбавлена до терпимости. Я отвернусь.

— Да я тебя не стесняюсь.

Ответила старику, и стала стаскивать с себя платье, колготки и белье. Посмотрела на дно лохани, — воды чуть повыше икр, но пока и это прекрасно. Температура показалась нестерпимо горячей для обледенелых ступней. Заломило еще больше, чем и так болело. И, проклятье, — следы остались от удара темного то ли хлыста, то ли хвоста, то ли веревки — чем там Дрянь подсечку сделала? Неприятно черные длинные синяки, будто под кожу чернилами прыснули.

Аурум накрыл лохань большой простыней, чтобы не было видно наготы, и через несколько минут принес еще воды — долил аккуратно кипятка и холодной из колонки, забрал грязные вещи. Такой хозяйственный, такой заботливый.

— Травы настаиваются и молоко вскипятил. Поможет еще согреться.

— Спасибо, Аурум.

Просидела так с полчаса, и вроде бы отогрелась, а все равно зябко и волосы, напитавшиеся водой, холодили спину как длинный ледяной плащ. Оделась, укуталась в плед, напилась горячего молока с крепким травяным настоем. Аурум даже устроил меня очень близко к камину, подвинув широкое кресло вплотную.

Тело ныло, боль порхала в теле, будто перелетный светлячок — то в одном месте засветится, то в другом. Уже не сильная, не яркая, но и не такая, на которую можно не обращать внимания и загнать в угол. Хотелось спать от усталости, но заставить себя подняться в комнату и лечь в более холодную постель, не могла. Голова тоже плыла. Пламя казалось слишком ярким, хоть и приятно было смотреть на его языки. Я время от времени закрывала глаза и хаотично думала обо всем и ни о чем сразу. А когда различила рядом чьи-то шаги, шепнула:

— У меня звери не кормленные. Кот и собака… надо старую одежду найти, или на смену, а больничное вернуть… И про Мари узнать…

Уродство

Утром я проснулась у себя. Ну, не совсем утром — будильник, который в этой комнате под старину смотрелся странно, показывал без четверти полдень. Формально — утро. И воскресенье, так что совесть меня отпустила — не проспала и не прогуляла третий день подряд. Уволит же так Ваниль.

Я умылась в комнате, босиком пролетела по помещениям, и в доме я никого не обнаружила — на кухне пусто, в гостиной. Убедилась, что Аурум не спустился в подвал и не забрался на чердак. Грима не было слышно за его запертыми дверьми, так что он может быть и был дома, только спал.

— Ау! Ау-рум! Записку бы оставили что ли…

Не появятся через час, вылезу в окно, доберусь до квартиры и оденусь-обуюсь во что найду. Дел много, и торчать здесь я не собиралась. На кухне нашла почти записку — оставленный завтрак: свежий хлеб, прикрытый полотенцем, мягкое масло в плошке и травяной настой вчерашней крепости. Я съела и выпила все — голод был зверский.

А потом пошла в мастерскую к Ауруму. Помнила, что видела там большое зеркало в полный рост и решила — пока никого нет, улучу минуту посмотреть на себя. На всякий случай придвинула к двери стул, чтобы без внезапностей, и скинула платье.

Выглядела я совсем дико — из-за волос. Хоть бери и режь на корню, потому что беда, а не волосы. В больнице за ними особо не поухаживаешь, расчесывала пальцами. Едва выписалась, как улетела с ветром, а он умеет делать прически! Вчера отмывалась лишь бы отмыться, и заснула с непросушенной и не прочесанной головой. Вот результат: лесная ведьма.

— Древесная Эль… лучше звучит. Свежие синяки и старые шрамы сойдут за рельеф и пятна коры.

Как мне все это распутывать? Ладно бы волосы были прямыми и гладкими, но ведь они, как на зло, — вились крупными кудрями и распрямлялись только благодаря тяжести. А когда столько времени на свободе и плетись куда хочешь, все превратилось в буйство. Так иногда на картинах старинные художники изображали женщин с волосами-символом. Сила природы. Сила жизни. Еще чего-нибудь сила.

А в реальности — боль! Три часа нужно убить, чтобы привести голову в порядок.

О чем я думаю? Боль… сама себя ущипнула от мысли, что вот у Мари сейчас боль, а я тут с глупостями! Опять повиновалась мимолетной слабости и стала шарить глазами по столам Аурума — ножницы где? Отрезать всю копну сразу, и не заботиться!