Мои посмертные воспоминания. История жизни Йосефа «Томи» Лапида

То, что человек носит на голове штраймл и отращивает бороду, не освобождает его от обязанностей, лежащих на всех гражданах страны. Я возражаю не против ультраортодоксальности, а против того, что харедим превратили ее в справку об освобождении от огромной массы каждодневных дел и забот, бремя которых несут все остальные члены общества. Я не раз говорил, что у меня есть сын-ультраортодокс. Я никогда не видел его, но оплачиваю все расходы на него с момента его рождения. Его биологический отец освобожден от этой обязанности – потому, что ему захотелось заниматься только изучением Торы. Я этого не понимаю и не принимаю. Быть родителем – это прежде всего ответственность. Если произвел детей на свет, то обязан заботиться о них. Я готов обеспечивать этого своего ребенка, которого никогда не видел, но только если он будет следовать трем правилам, обязательным и для других моих детей: служить в армии, работать и платить налоги, не бросать камни в наших полицейских и солдат.

Ультраортодоксы усугубляли ситуацию еще и тем, что пытались – и часто успешно – проводить законы, принуждающие остальных к их образу жизни. Я не претендую на то, чтобы указывать людям, что они должны есть, когда работать и когда отдыхать, как одеваться и когда ездить на своей машине. Но и сам не желаю, чтобы кто-то учил меня, как я должен жить.

– Что вы от нас хотите? – вращали в ответ глазами религиозные политики. – Эти законы были приняты демократическим путем.

На это я обычно отвечал:

– Вы согласитесь с демократически принятым законом, который запретит вам носить кипу или обяжет есть свинину?

Конечно нет. Харедим готовы играть в демократию лишь когда удается использовать ее в своих интересах. Как только ситуация меняется, демократия перестает их интересовать.

В конце января 1999 года были опубликованы итоги первого опроса, проведенного после того, как я возглавил партию. Все без исключения говорили о том, что мы не получим ни одного места в парламенте. Позже Пораз признавался мне, что, когда в то утро открыл газету, его охватило отчаяние. Он спросил себя, не совершил ли ошибку, приведя меня к руководству, – не попасть в Кнессет он мог и самостоятельно!

На следующий день мы собрались в главном офисе «Шинуй» на первое заседание в рамках предвыборной кампании. Настроение было подавленное. Я чувствовал, что они винят меня и считают, что я «не оправдал надежд». Мы говорили о партии, о ее направленности, а главное – о том, чем она должна отличаться от других партий. Я слушал всех с несвойственным мне терпением, сдерживая свое обычное желание решить все быстро. Но удерживать свой буддистский настрой мне удавалось не больше часа.

– Господа, – громко сказал я. – Нашей темой будет проблема ультраортодоксов, и только она. «Шинуй» – не супермаркет, чтобы предлагать публике целую корзину тем на выбор. Мы – партия маленькая и сердитая, именно в этом качестве мы и обратимся к израильскому избирателю.

На следующий день мы начали работать. Наняли опытных телепродюсера и режиссера. Я сказал, что сам буду писать тексты и сценарии и, когда все перестали смеяться, сел за компьютер и написал несколько текстов для наших роликов: о том, как ортодоксы захватили контроль над нашей жизнью, как они умудряются избегать службы в армии, как все израильские правительства капитулируют перед их диктатом.

Мой ежедневный распорядок сложился очень быстро. В семь утра я садился в фургон, обклеенный стикерами, и ехал – с собрания на собрание, с встречи на встречу. На крыше фургона был установлен большой громкоговоритель, из которого звучала рекламная песенка нашей предвыборной кампании: «У нас лапид (факел) для светских!»

На все встречи с избирателями приходило больше народа, чем мы приглашали. Я понимал, что значительная их часть – не сторонники партии «Шинуй», а просто пришли посмотреть на «Лапида из телевизора». Но был не против. Я забирался перед ними на скамейку, наскоро сколоченный помост или перевернутый ящик и говорил о том, что правительство без ультраортодоксов может казаться несбыточной мечтой, но оно реально. После выступлений я пожимал руки, беседовал с людьми, расспрашивал их о жизни в Тверии (или Афуле, или Бэер-Шеве). К своему удивлению, я обнаружил, что получаю удовольствие от этих встреч. Только почему-то никто не просил меня целовать младенцев. Политики всегда фотографируются целующими младенцев, но за все время избирательной кампании никто ни разу меня об этом не попросил. Может, младенцы, которых той зимой целовали Биби Нетаньяху и Эхуд Барак, были взяты напрокат?

Полиция предупредила нас, что со стороны ортодоксов раздаются угрозы в мой адрес. Несколько человек были арестованы. По совету Пораза ко мне приставили телохранителя. Стопятидесятикилограммовый Моти Паз смог бы защитить меня не только от одного нападающего, но и от целого взвода. Через несколько лет я встретил его на каком-то мероприятии и едва узнал: он сбросил семьдесят килограммов с помощью спорта и диеты и сделал из своего тела впечатляющую коллекцию мышц.