Мои седые кудри

— Там наши труды! Скажи, ты видела когда-нибудь, чтобы Ирахан пахала или сеяла? Варила пиво? Или хоть раз помыла полы и убрала во дворе? Всю жизнь только помыкала такими, как мы с тобой. Или разве не ты сваливалась вечерами от усталости и всю ночь потом стонала от болей в спине? Забыла уже?..

Замок с кладовки сорвали. Огромный ржавый замок, похожий чем-то на лицо Дженалдыко…

Утром из-за высокого хребта показалось огненно-красное солнце, как ленточки на папахах бойцов, как знамя, с которым въехали во двор красные солдаты, и рассыпало оно золотые лучи по полям Иристона.

Солнце нового дня. На всю жизнь сохранила я в сердце его ласковую зарю…

Глава шестая АППЕ И ВОЛКИ

Наконец-то пришел в наши села мир, кончились в Терской долине военные страхи. Правда, за степями, за горами — на берегах Каспийского моря, в Закавказье — еще лютовали богатеи. Но Деникина Красная Армия и красные партизаны заставили бежать с нашей советской земли.

Больше в доме Дженалдыко я не служила. Рассеялись господа, успокоилась и Ирахан-ахсин. В ту ночь, когда в село вступили красные бойцы, не выдержало сердце господское, от злобы и бессилия разорвалось. Похоронили старуху без слез и почестей, без мужниного «прости» и сыновьего поклона. Даже Дарихан не приехала поклониться. Ушла я из проклятого алдарского дома, только гармонь и взяла за свои труды. Да и ту Маша навязала. Бери да бери. Сама Маша в город уехала, на учителя доучиваться, в шинельке и папахе так и поехала.

Ревкома в нашем селе пока не было, и хворый, долговязый Куцык все чаще заглядывал к нам в жилище и каждый раз начинал:

— Почему до сих пор не поделили землю алдара Дженалдыко? Где та бумага, что Ленин прислал с солдатом Аппе и русским Иваном? Люди говорят, что дочка твоя, Назират, спрятала. Будто Аппе и Иван ей оставили хранить. Так ли это, Гурион?

Мать моя вздыхала, вела печально головой и говорила:

— Нет, Куцык, нет, пусть твои болезни на меня перейдут. С чего бы Назират прятала такую важную бумагу?! Все знают, что мы сами с нужды на голод перебиваемся. А весна уже на носу. Дали бы землю, сама бы в соху впряглась, лопатой бы вскопала, только было б чего копать. Куда семя кукурузное приткнуть…

Не терпелось людям скорей землю получить. Подумала было, что и без ревкома сами с этим делом справимся. Да боязно стало. Скажут, девчонка. Вот если бы солдат Аппе явился. Влез он мне в душу и не выходит оттуда и на глаза не показывается. По вечерам думаешь, а ночью сны страшные терзают. Приснилось однажды, что привезли моего Аппе к нам в старую саклю, исколотый весь, неживой. А Машин Гайто размахивает здоровой рукой и хвалит: «Истинно богатырь! Ни пуля, ни шашка его не взяла. Один чуть не сто бандитов уложил!» — «А почему же он мертвый?» — спросила я и проснулась.

— К добру это, доченька, — успокоила меня утром мама, когда я рассказала ей свой сон. — Если видишь кого в крови, значит, он живой. Во снах все наоборот…

Было последнее перед пасхой воскресенье. Светило солнце. Растеплилось. Решила созвать подружек и устроить возле дома танцы. Вышла с гармошкой, развела мехи. Собрались девушки, мнутся: по какому, мол, поводу веселье, с кем хоровод водить, одних парней война унесла, другие под ружьем еще ходят.

— Сами, без женихов, веселиться будем, — смеюсь я. — Весна ведь. Да еще какая. Без войны. Землю скоро делить будут…

Но как ни старалась я играть, девушки танцевали без охоты. Тогда я стала с ними разучивать «Девичий танец». И все равно ладу не было. Лучше пошло с песнями: девушки тосковали по любимым и пели с душой. А когда заиграла веселую джигитовку, подруг моих будто подменили — раздался круг, и вот уже несутся лихие джигиты рядом со своими нареченными, плывут подобно лебедям в танце. Собралась детвора, хлопает в ладоши. И старики подходят, дивятся веселью. Что за праздник?

Вдруг слышу песню. Показалось, что кто-то из наших поет «Походную»:

С нами высокое
Знамя народа.
К свету, с победною
Песней похода!..

Оглянулась и увидела всадника на дороге. Рослый худощавый парень с усиками под орлиным носом. Шапка красноармейская, островерхая. Шинель порядком поношенная. Бросился в глаза конь — гнедой, огромный, с белой полосой во весь лоб. И взмыленный. Подъехал солдат, приложил руку к виску, честь отдал:

— Счастья вам, красавицы! С днем хорошим! И песней славной!

— Ма-а, он! — Гармошка издала какой-то жалостный противный звук и смолкла, будто ее удушили. Танец оборвался.

А солдат Аппе уже спрыгнул с коня и жал руку моей матери.

— Где же ты так долго пропадал, заждались уже?! — Мать моя встречала его словно родного, которого давно не видела.

— Вот искал подходящего коня для калыма и маленько задержался, — мягко улыбнулся Аппе и погладил своего гнедого.

— Калым тоже уплати за счастье свое, но хорошо, что сам жив-здоров и все при тебе. Заходи, гостем будешь! — пригласила она его.