Мой сенбернар Лондон

Проблема в том, что Лондон не видел смысла. Я читал, конечно, что проводятся соревнования по дог-пуллингу и еще по каким-то силовым дисциплинам, и там сенбернары таскают многотонные сани. Но наш, похоже, и не собирался становиться чемпионом, будто сознавал всю скоротечность спортивной славы. Мотивировать же его, к примеру, кусочком сыра… Это выглядело так – я бегу впереди, задом наперед, если быть точным, бегу так, чтобы кусочек был перед самой мордой нашего «паралимпийца». Помогало, конечно, но лишь отчасти, так как Лондон все-таки «не делал из пищи культа». Я же потерял на этом где-то килограммов восемь веса. Но я, в отличие от моего зверя, знал, за что страдаю. Я, опять же, в отличие от него был хорошо мотивирован. Боролся за его ноги. И, получалось, что боролся за них, в том числе, и с ним самим. Лондон, как мы сразу же поняли, любит правила, ему нравится «правильный» мир. Мир и был для него таковым, но почему же он при всем при этом еще и с шинами?! Но так ли иначе, уже через три месяца на задних его лапах выросли весьма приличные мускулы, призванные компенсировать природные дефекты его костей и суставов.

Другое дело, когда физическое усилие по тем ли иным причинам ему интересно. О, тут можно сказать, что у нашего ленивца, симулянта и лежебоки вырастают крылья. Встретил как-то на прогулке в парке знакомого, у него французский бульдог, кобель. Поэтому, чтобы можно было спокойно поговорить, даю Лондону команду «лежать» и сажусь на него сверху, так сказать, фиксирую… беседуем мы со знакомым, и все хорошо, и Лондон зафиксирован, как вдруг бульдог решил все ж таки рявкнуть на Лондона, видимо, принуждаемый хозяином слишком уж долго сдерживался. Лондон вскочил так, будто я и не сидел на его плечах вовсе. Я же, как тот ковбой на родео, чья задача удержаться хоть сколько на быке.

Мы так тяжело, мучительно его поднимали, что радовались каждому проявлению его мощи.

Привязал его однажды к детской горке, благо, Лондон был в мягком, кожаном ошейнике, а тут Аня возвращается из магазина. Лондон рванул к ней так, что поволок за собой горку (она была не закреплена), а горка большая, и из железа, в ней, наверное, килограммов четыреста.

В деревне Лондон сгоняет с забора кота, он у нас любит только Норочку, с остальными же кошками был суров. Я, естественно его сдерживаю (политика разумного сдерживания), хвост его работает как пропеллер и, в конце концов, пришелся мне по спине, между лопаток – как поленом с размаху.

В общем, вырастили мы такую вот «форму жизни», килограммов на девяносто, примерно, при втянутом животе и сухих мышцах. Голова шириной где-то с мою грудную клетку и огромные карие глаза.

Болел он довольно часто, правда, ни разу не было у него никаких простуд, сенбернар все-таки. Но, чуть что, возникали проблемы с желудочно-кишечным трактом. Это, слабое звено у сенбернаров. (Ничего не поделаешь.) Как и у меня, к слову. Так что здесь у нас с Лондоном общие интересы. Если б он мог говорить, обсуждали бы наши болячки, делились опытом, как бывает у соседей по палате, что лежат с одним и тем же диагнозом. И таблетки у нас тоже общие. Наш ветеринар всегда прописывал ему «человеческие» лекарства. Лондон, если у меня вдруг гастрит ли, колит, всегда делился со мной. Только, в отличие от меня, он на болячках не зацикливался, судьбе счёта не выставлял, прошло и ладно.

Если у зверя нашего кишечная инфекция, надо голодать. А он не понимает. Причинно-следственной связи между едой и новым приступом поноса и боли, увы, не видит. Мы пытались ему объяснить, но нет, он не внял. А есть нельзя. Он ждет. Смотрит. Через какое-то время понимает – сегодня не дадут, и уходит к себе, но не протестует, не обижается, «ни слова упрека». А ведь, бывает, ему приходится голодать и два, и три дня. Не понимая, почему обделен, лежит грустный. Потом приходит ко мне, как всегда обниматься, лежать под моим столом и прочее… это его утешает. А, главное, он не разлюбил меня из-за того, что я почему-то вдруг перестал его кормить. Евгения Арнольдовна задумалась, а что будет, если Аня аналогичным способом проверит мои чувства к ней? Отбиваю подачу известной фразой: «Не пытайтесь это повторить». Мишка же говорит, что Лондон у нас существо тонкой душевной и кишечной организации.

Собака всегда ближе к смерти, нежели мы. И век ее немилосердно короток, и смерть – она может быть инфекцией на талом снегу, куском какой-нибудь дряни, что ваш пес подберет с земли, клещом в траве такого красивого, очаровавшего вас гармонией и покоем луга.

Итак, мы делаем прививки от всего, что только можно, с февраля по ноябрь опрыскиваем Лондона от клещей и после каждой прогулки проверяем шерсть, а вдруг! Это наша борьба с той случайностью, что может взять-оборвать его радость быть.

– Лондон, представь, что бы с тобой было, если б ты родился не сейчас, а где-нибудь в девятнадцатом веке? – объясняет ему Мишка. – Что бы ты делал без наших прививок?

– Мишка, – говорю, – Это и тебя в той же самой мере касается.