Мои шифоновые окопы. Мемуары легенды

После двухчасовой беседы я наскучил Ли и она сказала, что мне пора уходить. Такой уж была Ли – откровенной и конкретной в своих действиях и реакциях. Перед уходом я спросил, могу ли я сфотографировать Лолу, ее обворожительную маленькую собачку. Ли взяла Лолу на руки. «А меня ты не хочешь сфотографировать?» – спросила она. Я сделал фото их обеих, и Ли выглядела такой красивой, живущей в ладу со всем, что у нее осталось: друзьями, Тиной, ее дочерью, Лолой, ее собакой, и ее воспоминаниями.

Ей понравилась моя последняя доставка цветов, по крайней мере, она так утверждала: две маленькие орхидеи для секретера и четыре горшка с розовыми цикламенами сразу после Рождества. Последнее, что она сказала мне в ответ на вопрос, как у нее со временем сегодня, было «Сегодня неудобно». И добавила самым мелодичным голосом на свете, исполнив своего рода фирменную сонату Ли: «Поооооо-каааааааа».

Ли видела лучшее в людях, которых любила; она смотрела на мир и его чудесные дары – доверие, смех, дружбу – глазами чуткого ребенка, собирающего сверкающие ракушки в набежавших волнах океана. По словам ее близкого друга Гамильтона Саута, «время, проведенное с ней, каждому из нас следует помнить как великую честь».

Я узнал от Мартина Гранта в пять утра в субботу о том, что Ли Радзивилл умерла у себя дома накануне вечером, в пятницу, пятнадцатого февраля. Он позвонил мне из Парижа; я был в Дареме на показе своего документального фильма. В пятницу вечером я получил ключ от города, врученный мэром. На сцене рядом со мной стояла моя любимая школьная учительница Ванда Гарретт.

Мартин Грант сказал, что он планировал увидеться с Ли в конце января. Она предложила ему переночевать в комнате для гостей. У него не получилось тогда приехать, но он прилетел в одночасье со своим партнером Мустафой на закрытую похоронную мессу. Гамильтон Саут позвонил ему, чтобы сообщить время и дату службы и что приглашение будет доставлено позднее.

«Мне Гамильтон не позвонил. Думаешь, я есть в списке?» – завопил я в телефон, сидя в своем маленьком номере.

Я не знал, внесла ли меня Ли в список из двух сотен пятидесяти избранных гостей, которые были приглашены на похороны. Я жутко нервничал! Моя хорошая подруга Джорджия Дональдсон принесла мне свежеприготовленное тушеное мясо по-брунсвикски и сидела со мной каждый день, пока я ждал, раздастся ли звонок-приглашение. Все, о чем я мог думать, это о переходе Ли из одной вселенной в иную. Теперь она пребывала в мире, завершив все свои нелегкие битвы.

Наконец через три дня раздался долгожданный звонок. Я написал Мартину об этом. Он ответил: «Слава богу. Теперь ты можешь расслабиться, принцесса-воительница». Он спросил меня, не заберу ли я его и Мустафу из отеля Mercer в день похорон. Я сказал: «Конечно».

В восемь сорок утра Мартин ждал на тротуаре в темно-синем пиджаке из шелка и шерсти, темно-синих брюках, элегантнейших, начищенных до блеска черных туфлях и бушлате собственного дизайна, такого простого и идеально скроенного, что он напоминал знаменитый бушлат Ива Сен-Лорана в начале его карьеры. Разумеется, от кутюр.

_“ Я хотел удалиться, сохранив свое достоинство._”

У нас было пятьдесят минут, чтобы добраться от Мерсер-стрит до церкви Святого Томаса Мора на Восемьдесят девятой Восточной улице. Сестра отца Ли, тетя Мод, была там прихожанкой. По дороге я заметил, что Ли, будь она здесь, сняла бы бушлат с Мартина прямо на месте. «И я бы ей его отдал», – сказал он и закурил сигарету «Мальборо лайт». Мустафа был также элегантно одет в однобортное кашемировое пальто, брюки и чудесные черные кожаные ботинки. Оба мужчины выглядели так, как и следовало выглядеть: классический образ, качественные ткани и лаконичный крой – по-настоящему стильно.

Мы продолжили тепло вспоминать Ли. Я рассказал им, что однажды подарил ей на день рождения красивую квадратную сумочку из черной кожи с золотыми металлическими декоративными ручками и был уверен, что она быстро передарила ее своей горничной. Я никогда не видел, чтобы она носила ее, и она больше о ней не упоминала. По любому поводу ей лучше всего было дарить ее любимые белые орхидеи. Я часто присылал ей шесть красивых белых орхидей в терракотовых горшках из питомника Rosedale Nurseries в Хоторне, штат Нью-Йорк. В Париже я заказывал для ее гостиной лимонные деревья в огромных терракотовых горшках в Moulié-Savart, магазине, спрятавшемся в углу площади Пале-Бурбон (всего через две двери от штаб-квартиры американского Vogue в Париже). Эти растения ей сложно было бы передарить.

В качестве последней творческой идеи Ли завещала похоронить себя в простом плетеном гробу, верх которого был покрыт ее любимым цветущим душистым горошком в белых и бледно-розовых тонах.