– Когда я увидел ее, то понял, что врачи не помогут, бессильны. Как и отец. И я начал молиться. Знал всего несколько слов, постоянно сбивался, но каждый день, утром и вечером… это стало моим ритуалом. А еще я забился со всевышним: если стану паинькой, примерным таким положительным мальчиком, то мама поправится… А когда наш уговор не сработал…
Он ласково проводит по моим волосам, наматывает на кулак одну прядь, тянет к себе, делает вдох и после паузы продолжает:
– Первыми я набил себе крылья… Я перестал в Него верить, но она продолжала, даже тогда, и я хотел, чтобы ей было проще летать. Чтобы, когда она окажется среди облаков, у нее уже были крылья, чтобы ей не пришлось их ждать…
Я слышу сухую усмешку и, приподнявшись, целую черные крылья.
– Я ждал, что она придет хотя бы во сне. Не вернется, я понимал, но ждал, что ее отпустят хотя бы так, чтобы я еще раз увидел ее… Она не приходила… И я набил себе воина и лучи солнца, на которые он замахивается мечом…
Я склоняюсь над его плечом и целую черные линии там. Снимаю его боль, забираю себе и вскрываю воспоминания дальше.
– А позже, – Кирилл поднимает ладонь, задумчиво крутит ее перед глазами, будто видит впервые, – позже я набил это крошево из перьев, чешуи, осколков – все равно, что это и как выглядит. Из смеси бесполезного, из того, что маме уже не поможет…
Я приподнимаюсь, беру его руку и скольжу губами по запястью. С виднеющимися венами, со скрытой историей, с тайной, которой он поделился со мной.
– Я всех ненавидел: и того, кто не принял мой уговор, и отца… Ему несладко со мной пришлось. Я перестал пытаться стать хорошим мальчиком – для чего? Я изначально им не был, а моя попытка все равно провалилась. Отец привык, меня все устраивало… Мне нравилось так. Без обязательств. Без чувств. Когда деньги снова что-то решали.
Той же ладонью, которую я целовала, он обхватывает мой затылок, заставляет склониться к себе. Удивленно качает головой, чему-то улыбается, грустно и одновременно счастливо. Зачем-то проводит по моим щекам пальцами и, заставляя склониться еще ниже к нему, выдыхает мне в губы:
– А потом появилась ты. И случилось невероятное. Хорошая девочка полюбила плохого мальчика. А он так испугался, что снова начал что-то чувствовать, что едва не погасил ее свет…
И я не выдерживаю.
Так же, как он, оголяюсь.
И за секунду до того, как наши губы встречаются, успеваю шепнуть:
– Эта девочка до сих пор его любит.
Глава 53. Алиса, настоящее
Никогда не видела, чтобы мама так волновалась.
Необыкновенно красивая в кремовом платье, невероятно сильная и такая ранимая. Она долго сидит перед зеркалом в комнате, прежде чем наконец решается выйти.
А увидев за дверью хмурого, напряженного Федора Ивановича, словно сбрасывает с себя страхи, которые ее вдруг окутали. Приближается к нему и просто стоит напротив него, всего в одном шаге – любуется. Мужчиной, который выбрал ее. Мужчиной, которого любит, и это взаимно.
– Платки скоро закончатся, – наблюдая за мной, хмыкает Кирилл и протягивает бумажный платочек, который я принимаю, хотя и стараюсь держаться.
– Не хочу омрачать этот праздник слезами, – говорю ему тихо. – Не хочу и не буду.
Кирилл недоверчиво усмехается, а вот я выдержу. Выдержу, я смогу. Я теперь многое могу, о чем раньше и не догадывалась.
Например, не спрашивать, куда Кирилл сорвался с рассветом, где был так долго и почему вернулся буквально за пару минут до церемонии. Просто ему доверяю. Пока он здесь – он со мной. Знаю, чувствую.
А еще я могу удерживать при себе просьбу, которая рвется: «Останься, еще хоть на немного, останься…»
Я не хочу давить на него, не хочу, чтобы он испытывал жалость или сожаление. Пусть время, которое осталось у нас, будет искрящим.
На росписи очень много людей. Почти всех из них я вижу впервые, но есть и знакомые лица. Папарацци, соседи, среди которых и друзья Кирилла. Вот от них куда больше внимания не новобрачным, а мне и Кириллу.
Мы не держимся за руки. Просто мы вместе. И это сразу понятно – всем, а тем более Светке. Она просто прожигает взглядом мою спину, а я смотрю на маму, и все. Теперь я знаю, какой у Кирилла любимый запах, и это точно не те духи, шлейф которых тянется по поляне.
Хорошо, что роспись не в загсе, а у нашего дома. Красиво, очень красиво, а может, мне только кажется так, потому что я не свожу взгляда с мамы и отчима. Теперь уже точно отчима, по всем правилам.
Они такие счастливые…
– Третий. – Кирилл передает мне еще один белый бумажный конвертик.
И я снова его принимаю.
Стараясь не замечать взглядов сестры. Она поодаль от нас и одна, с того самого дня мы не сказали друг другу ни слова. Я скучаю по ней, но…
Ладонь Кирилла ложится мне на спину, и это будто щит ото всех. От тех, кто завидует, от тех, кто ревнует, от тех, кто в недоумении: почему именно я? Их нет. Теперь их будто нет для меня.
– А теперь можете поцеловать невесту… – доносится голос работника загса.