Читаем Мой театр. По страницам дневника. Книга I полностью

Барышников моих детских грез и реальный человек, которого мне довелось видеть в 2000 году, оказались совершенно разными людьми. Бойтесь приближаться к своим кумирам! Михаил Николаевич, зайдя к нам на сцену, вел себя натянуто и того не скрывал. Он не смог найти для нас, смотревших на него с неподдельным восхищением, ни одного доброго слова, пусть даже из вежливости. Единственное, что он из себя выдавил в тот вечер: «Ой, я так давно не смотрел „Жизель“, первый раз смотрю, после того как прекратил танцевать». Я спросил: «Почему?» – «Вы знаете, я вообще в театр не хожу. Мне это неинтересно».

От той встречи остались фотографии. Я сам ничего не снимал, фотографировал кто-то из артистов, какие-то корреспонденты. На снимках видно, что Барышников в обуви на толстой подошве едва доходил мне до груди…

37

За Нью-Йорком последовали гастроли в Египте. Жара в тени до сорока градусов, дышать невозможно. Одна радость, в Каире мы жили в Гизе в огромном отеле рядом с пирамидами. Утром Настя Горячева, наш концертмейстер Моника Хаба и я вставали около 5 часов утра, чтобы к 6 часам оказаться около входа на территорию музея. Внутрь пирамиды Хеопса пускали только тех, кто пришел в первой сотне человек. В Гизе я бывал, когда мы ездили в Египет с Улановой, но теперь очень хотелось попасть внутрь пирамиды и забраться на самый верх, потому что в детстве одним из моих любимых фильмов был «Смерть на Ниле». Там есть кадр, когда героиня Мии Фэрроу стоит на самой вершине пирамиды Хеопса…

К сожалению, на вершину уже не пускали, а вход в пирамиду расположен ровно на ее середине, туда ведет пандус. Внутри было безумно интересно: огромные плиты, сросшиеся между собой так, что туда даже лезвию бритвы не войти, невероятные лабиринты с ловушками и легкий ветерок, откуда он? Мне показалось, что там идет какая-то своя, неведомая нам жизнь.

У меня никогда не было склонности к вандализму. Нигде мне не хотелось оставить свой автограф. А тут понял – этому невероятному сооружению около четырех с половиной тысячи лет, и я буду не я, если где-то здесь, на вечности, не оставлю свое имя. Забрел в тихий уголок, клянусь, мне стыдно до сих пор, и быстро нацарапал: «НЦ».

Из Египта мы полетели прямехонько в Тель-Авив. Как можно было так выстроить гастроли?! Тот, кто когда-нибудь въезжал в Израиль из арабской страны, поймет, о чем я говорю. Служба безопасности у них лучшая в мире: нас раздели, одели, опять раздели, одели, опять раздели… В общем, когда мы доехали до отеля, не хотелось ничего, кроме как упасть и лежать.

Танцевали мы в Кесарии (около сорока минут от Тель-Авива), древнем городе на берегу Средиземного моря. Именно там находилась когда-то резиденция римских прокураторов. Спектакли шли в роскошном античном амфитеатре, вмещающем около четырех тысяч зрителей, на фоне моря. Наша «Жизель» начиналась в тот момент, когда солнце клонилось к закату, а II акт шел, когда на город опускалась ночь, очень красиво.

Но тем летом нас просто преследовали истории с крестом! Первую «Жизель» танцевала Ананиашвили. Она закончила свою вариацию во II акте, встала в арабеск, и в тот момент, когда Нина убегала со сцены, крест на могиле Жизели с диким грохотом рухнул – ба-ба-бах! То ли рабочие его плохо закрепили, то ли что…

Второй спектакль танцевали мы с Лунькиной. Дошли до момента, когда Жизель закрывает собой Альберта, стоя около креста. Света, как и положено, пошла на аdagio, склонилась перед Миртой, а я чувствую, что крест ко мне сзади намертво прилип, возможно, я его крючком костюма зацепил. Стою, стараюсь сначала незаметно, а потом поактивней от него отодраться, ничего не выходит. А у меня на «освобождение» есть только несколько тактов музыки! Наконец крест отстал, но, лишенный твердой опоры, он явно намеревался завалиться мне на спину. Изображать страдание и страх в тот момент мне не пришлось, они были настоящими. Наконец удалось крест установить и от него благополучно отделиться. Видимо, я так молился, что он простоял до конца спектакля не шелохнувшись.

Когда балет закончился, ко мне подошел кто-то из педагогов: «Коля, ты с таким тяжким состоянием отходил от креста, это было так действенно, надо находку закрепить!» «Ой, спасибо-спасибо», – сказал я, а про себя думаю: «Господи, знали бы вы, какого я ужаса натерпелся!»

Никогда не забуду и экскурсию в храм Гроба Господня в Иерусалиме. Сели в автобус, гид нам рассказывала разные интересные вещи, а потом говорит: «Учтите, кто идет первый раз в храм, задумайте желание, оно обязательно сбудется. Но подумайте хорошенько, прежде чем просить. Нельзя напрасно растрачивать свои желания». В общем, стоя полтора часа в очереди, я продумывал свое абсолютно материальное желание, связанное с работой, деньгами и ремонтом. Ничего высокого, романтического на ум не шло.

Перед входом в храм стояли два грека-монаха, которые вталкивали, а потом оттуда выталкивали людей, чтобы те не задерживались ни на входе, ни на выходе. У многих посетителей там начиналась истерика, рыдания, кто-то просто не хотел уходить.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского флота
Адмирал Советского флота

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.После окончания войны судьба Н.Г. Кузнецова складывалась непросто – резкий и принципиальный характер адмирала приводил к конфликтам с высшим руководством страны. В 1947 г. он даже был снят с должности и понижен в звании, но затем восстановлен приказом И.В. Сталина. Однако уже во времена правления Н. Хрущева несгибаемый адмирал был уволен в отставку с унизительной формулировкой «без права работать во флоте».В своей книге Н.Г. Кузнецов показывает события Великой Отечественной войны от первого ее дня до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное