Читаем Мой театр. По страницам дневника. Книга I полностью

Мы жили только в 5-звездочных отелях. И, когда мы заехали в наш первый отель, оказалось, что нижние пять этажей этого билдинга занимает гигантский супермаркет. Мы расселились по номерам, нам раздали деньги, много денег сразу выдали. Больше $100 в день получали, потому что это капстрана 1-й категории. В общем, получив деньги, я тут же оказался в супермаркете.

Зная мои способности, мама заранее попросила мою подружку Сашу Галкину: «Следи, чтобы этот дурак не тратил деньги на ерунду». У меня есть тетрадка, в которой я тогда записывал все свои расходы. Я же был аккуратный мальчик. И вот, когда Саша меня увидела, я шел уже отоварившийся. У меня в руках не умещались игрушки, паровозики, конструкторы… Саша выдирала у меня их из рук под отчаянные рыдания и вопли: «Я не отдам! Я хочу!» Так началась моя первая в жизни гастроль.

Мы очень много городов объездили, много чего увидели. Дисциплина в поездке была потрясающая. Взрослые и дети делились по системе «пятерок», сразу было понятно, кто за кого отвечает, кто и где живет. Когда я пришел в Вагановскую академию и мы поехали в первый раз на большие гастроли – я все сделал по кальке Головкиной. Сначала все сопротивлялись и говорили – бесполезно. Потом сказали: «Николай Максимович, как вам это пришло в голову? Как это гениально, как легко считать детей! Сразу видно, кто на месте!»

Кроме того, нас, детей, перед Японией морально подковали. Мы с Наташей Крапивиной, как представители младших классов, должны были участвовать в пресс-конференциях училища, где нам могли задать любой вопрос. В СССР полным ходом шла перестройка. Но мы были готовы, отвечали грамотно и ни разу никого не подвели. По возвращении в Москву наша начальница отдела кадров, тертый калач, маме сказала: «Ламара, молодец! Мальчик воспитан хорошо». Добавлю, что во время поездки мы питались исключительно в ресторанах. И я был один из немногих, кто легко справлялся с ножом и вилкой и рук о скатерть не вытирал…

Конечно, тон во всем задавала Головкина. Она везде была рядом с нами – элегантно одетая, красиво причесанная. Все проверяла, включая где кормят, как кормят, чем кормят. И очень часто, когда мы садились за стол, если она видела, что кто-то не наелся, могла тут же отдать свою порцию.

Я в этом смысле ее абсолютный ученик. Только изредка, когда совсем не успеваю, ем у себя в кабинете. А обычно иду в столовую Академии, сажусь и смотрю, кто как сел, кто как ел и чем вообще кормят. Все знают, что я могу заглянуть в любую дырку, что не дай бог будет что-то не так… Поскольку я могу войти внезапно из любой двери – лучше убраться…

Что еще мне с детства нравилось – в жизни Софья Николаевна была простым, доступным для общения человеком. Помню, мы в Японии куда-то шли, а мне не хватало денег. Я подошел и попросил ее одолжить мне сколько-то, и она мне тут же деньги дала. Когда мы до отеля доехали, я принес ей долг. Она не хотела брать, но я настоял: «Вы что, Софья Николаевна! У меня есть, просто с собой не было».

Самым сложным для меня в Японии оказалось исполнить просьбу мамы – она хотела хороший бюстгальтер. А грудь у нее была… ну, очень большая. Я долго думал, как запомнить размер. В результате придумал – надел лифчик на голову и запомнил, где он у меня застревает.

В японский магазин я пошел с Катей Антоновой, моей подругой. Она мою маму видела: «Здесь не может быть таких размеров!» – «Катюнь, я не знаю, но мы с тобой должны его купить!» В общем, в магазинах для японцев такого размера не оказалось, у японок не бывает такой груди. Мы пошли туда, где отоваривались иностранцы. Надо было видеть, что происходило с продавщицами, которые не могли понять, почему лифчики я надеваю себе на голову. Я тогда, кроме бюстгальтера, маме много чего купил: жемчуг купил – нитки, и она очень гордилась ими, блузки какие-то. Кроме того, я привез в Москву дорогущую дефицитную технику: телевизор и видеомагнитофон.

Наверное, я мог бы привезти больше, если бы не местные вкусняшки, я столько денег проел. С тех пор обожаю японский мармелад, везу его оттуда килограммами!

Но лучшим днем в Японии для меня стал день нашей поездки в Disneyland. Первая пицца в жизни – в Disneyland, первая Coca-Cola – в Disneyland. Я так хорошо помню то место, где мы ели в первый раз пиццу. Теперь каждый раз, когда я приезжаю в Японию, иду в Disneyland и ем эту пиццу с Coca-Cola. Мне только дай! Мой водитель знает – если я говорю: «Гадости хочу!» – он сразу к «МcDonald’s» едет.

22

Пестов появился в школе через полторы недели после начала учебного года. Теперь у него в классе было 13 человек. Зашел в зал злой, никого не спросил, кого как звать, сразу стал ругаться. Настроение у Петра Антоновича было отвратное. Отпуска у него не получилось. Мы уехали из Японии, а он остался работать, в день по три-четыре класса.

Головкина сказала, что в конце декабря она будет просматривать учеников старших классов, чтобы решить, кто на следующий год будет танцевать главную партию – Франца в школьной «Коппелии». Кандидатуры было три – Дима Белоголовцев, Артём Вахтин и я.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского флота
Адмирал Советского флота

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.После окончания войны судьба Н.Г. Кузнецова складывалась непросто – резкий и принципиальный характер адмирала приводил к конфликтам с высшим руководством страны. В 1947 г. он даже был снят с должности и понижен в звании, но затем восстановлен приказом И.В. Сталина. Однако уже во времена правления Н. Хрущева несгибаемый адмирал был уволен в отставку с унизительной формулировкой «без права работать во флоте».В своей книге Н.Г. Кузнецов показывает события Великой Отечественной войны от первого ее дня до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное