Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Наступило 4 мая – день госэкзамена по классическому танцу. Григоровича в школе в тот год не ждали, он собирался куда-то уезжать. Но не уехал, он пришел. Наш класс завершал госэкзамен. Первыми показывались классы девочек: класс Е. Л. Рябинкиной, затем класс Л. И. Литавкиной. А после перерыва шел класс А. И. Бондаренко и в самом конце мы.

После класса Бондаренко, где рослые ребята в элегантных черных трико и черных туфлях прыгали под бравурные вальсы и победоносные марши какие-то сумасшедшие прыжки из разряда «высшего пилотажа», вышли мы. Весь класс низкорослых в белых носочках и с сеточками на голове! И среди них только я да Димка Кулев высокие. И весь урок под Гайдна, Моцарта… Тю-тю-тю, тю-тю-тю, чистенько, с «заносочками». Разница понятна, да? Это была полная катастрофа. Конечно, профессионалы оценили все пестовские идеи, его педагогическое мастерство, но с точки зрения эффектности подачи выпускного экзамена – это был абсолютный провал.

Конечно, благодаря Петру Антоновичу у меня появилась база, которая дала в скором времени возможность довольно легко овладеть сложнейшими движениями мужского танца, но! Сколько он для меня закрыл в школе из-за своей упертости, косности, непримиримости к тому, что надо многое в мужском классическом танце пересмотреть. Только под конец жизни Пестов признал, что я прав.

По поводу того, как проходил госэкзамен, у меня образовался какой-то провал в памяти. Помню, когда мы вначале сделали поклон и встали к станку, я открыл руку и увидел Григоровича, сидящего в зале. Еще отложилась в памяти такая деталь: мы сделали fondu на середине, я зашел за кулисы, где медики сидели, и сказал: «Боже, какое счастье, что я эту комбинацию fondu не буду делать больше никогда!» Наш доктор удивился: «Коля, а никто не заметил, что тебе это не нравится!» – «Я знаю точно, что мне это не нравится!» Больше ничего не помню.

Но ужас заключался в том, что буквально через три или четыре дня после экзамена приехала пестовская подруга из Финляндии, которая хотела снять наш урок на видео. Пестов меня поймал в коридоре одного, одного несчастного, и заставил еще раз повторить весь госэкзамен, естественно, вместе с тем самым fondu.

Но это случилось позже, а после госэкзамена я сеточку сжег демонстративно во дворе школы. Слово «сеточка» – я сказал – никогда. Черное трико я тоже сжег во время гастролей летом. Сказал – никогда черное трико я не надену, если только не понадобится на сцене. Никогда я его не надел. Я ненавижу все, что связано с эстетикой Петра Антоновича.

…Когда госэкзамен закончился, Пестов не пошел на обсуждение. Быть может, он считал себя слишком великим педагогом, чтобы слушать чьи-то замечания в свой адрес, не знаю. Пестов не был у нас ни на одном экзамене: ни на дуэте, ни на характерном, ни на актерском. То ли ему было все равно; то ли он с корнем отрывал от себя нас – его детей, которых он учил, чтобы не переживать, не думать о нас; то ли просто он был такой уставший в конце года, выжатый, что от опустошения просто нуждался в одиночестве.

Пестов ушел домой, мы остались одни. Спускаясь с лестницы, я встретил Марину Константиновну Леонову, тогда педагога по заменам, которая, смеясь, сказала: «Ну что, Цискаридзе, повезло тебе, что ты грузин!» – «Почему вы так говорите?» – «Григорович тебя запомнил!»

Оказалось, что на обсуждении Григорович сказал: «Дайте список, кого берут в театр». И спросил: «Софья Николаевна, как фамилия грузина?» Она говорит: «Цискаридзе». Он смотрит в список: «Почему его нет в списке?» Ветров зашептал: «Мест больше нет». Тогда Юрий Николаевич взял и своей рукой под № 1 написал мою фамилию. Потому наш список принятых в 1992 году в Большой театр начинается с Цискаридзе – Цискаридзе, а потом все по алфавиту, 10 человек. Я был 11-й. А его знаменитая фраза, она есть в протоколе: «Грузину „5“ и взять в театр!»

Головкина сразу позвонила маме. И тут надо признать, Софья Николаевна покривила душой, она сказала: «Ламара, я все сделала!»

34

Утром 5 июня в 10.00 у нас было распределение. В кабинете стояли столы, за которыми сидели: Д. Брянцев, Н. Касаткина, Ю. Ветров… Но для меня Юрий Юрьевич был самым главным. Каждого выпускника отдельно вызывали, и он должен был подписать документ, что согласен работать в том или ином театре. Я зашел, мне сказали, что на меня пришли заявки: в кордебалет Большого театра, солистом в «Станиславский» и в «Классический балет». Я сказал: «В Большой театр». Брянцев от досады не сдержался: «Зачем?!» – «Я хочу в Большой театр!» И подписал бумагу.