Мой театр. По страницам дневника. Книга I

В России путч, непонятно вообще, что с нами сделают, – никто не знает, а тут на тебе – зайчик! Я до сих пор такой. У меня на уме всю мою актерскую жизнь одни балеты были. Когда очнулся, у всех квартиры, дачи, а я в коммуналке, в четырнадцатиметровой комнате в обнимку с книгами и видеокассетами. Рыжаков не раз пытался наставить меня на путь истинный: «Надо покупать антиквариат!»

И вот в Гандере мы выходим из самолета. Ночь. Все закрыто. Но я бегу, мой магазин открыт, один-единственный на весь аэропорт! И вижу моего зайчика, хватаю его – и к кассе, чтобы никто не увидел. Но тут счастье мне изменило.

В магазине появляется наш «отдел кадров»: «Цискаридзе, это что?» Я говорю: «Зайчик». Они кофты покупали за $5, а у меня зайчик $60!

До самой Москвы продолжалась моя экзекуция. «Отдел кадров» рассказала о зайчике всем, включая Головкину. Софья Николаевна меня позвала: «Покажи зайчика». Я показал. Она была эстетка, она меня поняла, но сказала: «Коль, лучше б ты маме тихо эти деньги привез. Это же большие деньги». Остальные со мной не церемонились, Пестов голосил как иерихонская труба, что я несознательный идиот, что в стране непонятно какое положение, что людям не на что есть, а у меня $60 на зайчика.

Конечно, в житейском плане Пётр Антонович был прав. В те годы на $60 в России можно было три месяца жить. Но проел деньги и забыл, а у меня и сегодня на кровати сидит этот зайчик. Ему, между прочим, уже 30 лет. Я-то старею, а он нет!

29

Но даже история с зайчиком не помешала мне заметить: если до Шеннона с нами в самолете еще были какие-то люди, то из Шеннона в Москву летели только мы. Каждый разлегся, занимая по ряду кресел. И вот приземляемся мы в Москве. Самолет садится, на взлетно-посадочной полосе – танки. Стюардессы-американки нас провожали как в тюрьму, обнимали, плакали и каждому выдавали большой пакет, набитый чипсами, кока-колой и сэндвичами.

Нас встречал только Г. В. Хазанов, потому что его дочь Алиса была в нашей группе. И вот «картина маслом» в Шереметьеве: на решетке, вцепившись в нее руками, висит Хазанов, вокруг вымершее пространство. Никто у нас даже паспорта не проверял.

От Шереметьева мы ехали до МАХУ, на 2-й Фрунзенскую улицу. Хазанов в автобусе пытался нас хоть как-то отвлечь, потому что всюду стояли танки. Мы, дети, не понимали, что происходит, и нам никто ничего не объяснял.

Мне повезло, что я жил рядом со школой. Я-то домой приехал, а всем надо было как-то добраться до своих квартир, а как? Транспорт по городу не ходил. Мама меня встретила, ей было тяжело передвигаться, и мы тихо-тихо дошли до дома.

Потом наша соседка по квартире Нина, у которой окна комнаты выходили на Комсомольский проспект, мне рассказала, что утром 19 августа в коридоре она видела маму, идущую на кухню. Вдруг раздался сильный грохот. Нина вылетела из ванной, смотрит – в кухне никого, бросилась в свою комнату и видит – мама у окна лежит: «Я подумала, что ей плохо или обморок, к ней кинулась. А она меня хватает за волосы: „Ложись, ложись, сейчас стрелять будут!“ Мы лежим, грохот, стрельба. Ламара говорит: „Закрывай голову, чтобы камень по голове не попал!“ Мы так долго лежали. Потом встали, телевизор включили, а там… балет! Стали смотреть».

Мама не растерялась, попросила Нину, чтобы та вставила кассету в видеомагнитофон, и это «Лебединое озеро» мне записала. Когда я недавно ездил в Ельцин-центр в Екатеринбург, мне устроили очень хорошую экскурсию. В экспозиции есть комната, посвященная 19 августа 1991 года, там показывают «Лебединое озеро»… с Майей Плисецкой. Я сказал: «Это неправильно. Показывали весь день „Лебединое озеро“ с Бессмертновой». Мне отвечают: «Этого не может быть!» – «Поверьте, у меня осталась запись. Мне мама записала целиком спектакль с Н. Бессмертновой и А. Богатырёвым, версия Ю. Григоровича. Это другой спектакль!» Так мамина запись пригодилась для восстановления исторической правды.

30

К 1 сентября стало понятно, что мы больше не живем в СССР, что СССР больше нет. Наши занятия на III курсе начались непривычно тихо.

Боевых действий я не видел, зато в театры ходил каждый вечер. КДС, Станиславский, Большой, Малый, МХАТ – все работало. Я пошел смотреть «Амадея» с И. Смоктуновским и О. Ефремовым. Приходил в театр, показывал свой школьный пропуск, и меня пропускали, потому что зал не на сто процентов заполнялся.

Но очень скоро в школе началась напряженка, потому что на конец октября – начало ноября уже был назначен концерт в Большом театре. Начались педагогические бои за ведущие партии для своих учеников в выпускном спектакле. Пестов сшибся с Бондаренко. Я против Белоголовцева и Иванова. Пётр Антонович выиграл это сражение потому, что я, уступая физически тому же Диме Белоголовцеву, был гораздо лучше выучен. В результате в концерте мы с Мариной Ржанниковой танцевали pas de deux из «Коппелии», II и IV части «Классической симфонии» Л. М. Лавровского. Во время спектакля Пётр Антонович, как обычно, стоял в кулисе – он никогда не ходил в зал – и раздражал всех своим присутствием, потому что стоял и, как всегда, ворчал.