Мой театр. По страницам дневника. Книга I

На второй неделе работы в ГАБТе произошел очень смешной случай. Меня заняли в балете «Корсар», в массе. Там у меня произошла заминка не с плясками, а с походкой. Корсар – брутальный персонаж, морской волк! У него и пластика должна быть соответственная, а я привык благородно ступать, с носочка, как в школе учили. На репетиции всем не нравилось, как я хожу. И все подряд меня учили, как надо ходить. Я был понятливым и скоро уже ходил как положено, гордо выпятив свою тощую грудь, наступая по-мужски, с пятки.

И вот спектакль. Я весь в образе, мужественный такой, пятками по сцене «бум», «бум»! Настало время присесть, создать, так сказать, антураж солистам. А место мне досталось «козырное», в самой середине сцены. Я сел, понимаю, что меня с любой точки зрительного зала хорошо видно. Гордо сижу. Солисты танцуют. Я поворачиваю голову влево, вижу – весь кордебалет, глядя на меня, трясется от смеха, слезы у людей на глазах! Смотрю вправо – та же картина, рыдания! Слышу шипение из-за кулис со стороны педагогов. И с ужасом понимаю, что, забывшись, сижу, как принцесса Аврора в «Спящей красавице», грациозно положил одну ножку на другую, оттянув «подъем» и скрестив на коленочках ручки…

4

В конце сентября я стал готовить Французскую куклу в «Щелкунчике». В партнерши мне дали молодую артистку. Она каждый день ныла, что вот мы репетируем, а нам станцевать все равно не дадут. Но у меня-то в памяти разговор с Григоровичем. Я же не буду ей рассказывать, что говорил с САМИМ, что небеса разверзлись…

Репетировали мы с В. С. Ворохобко. Перво-наперво он мне, то ли в шутку, то ли всерьез, заявил: «Для тебя теперь есть: Бог, Григорович и я! Все!» Приходя в зал, Василий Степанович меня подкалывал: «Ты вот десять репетиций имеешь, а десять репетиций не дается никому. Но ты ж у нас особый материал, тебе дали!» На самом деле Ворохобко был очень добрый человек и очень честный репетитор, жил Театром. В один из дней к нам на репетицию зашел Ю. Ю. Ветров, посмотрел, сказал «спасибо» и ушел с Ворохобко. На следующий день в расписании я увидел: «Педагог В. Ворохобко, Н. Цискаридзе – Конферансье, „Золотой век“».

До этого момента я выходил на сцену только в кордебалете: то бочку выносил, то сундук, иногда мне давали исполнить «три прихлопа». Вскоре меня поставили в «Мазурку» в «Лебедином озере», выпустили в «Венгерском танце». Но больше всего мне нравился там «Испанский», я ходил на все его репетиции.

И получилось, что однажды артист, занятый в «Испанском танце», опоздал. Он вошел в зал, когда минутная стрелка часов в зале показывала ровно 12.00. Дисциплина в труппе была железная. Всеволод Владимирович Немоляев, отвечавший за явку состава, строго сказал: «Вы опоздали!» Тогда Герман Борисович Ситников, который вел репетицию, предложил: «Дадим Цискаридзе станцевать, раз он все время ходит». А я не просто ходил, я ж сзади прыгал и смотрел на репетитора глазами больной собаки, потому что я танцевать хотел!

Опоздавший мрачно произнес: «Это только на один раз я „Лебединое“ уступлю!» Артисты в ГАБТе десятилетиями крепко держались за свои места в спектаклях не только потому, что хотели танцевать. В театре была фиксированная зарплата, можно было вообще не выходить на сцену и получать свою ставку. Но! Такие балеты, как «Лебединое озеро», «Спартак», являлись «выездными» за границу. Тем, кто в них танцевал, даже болеть было нежелательно. Заболел – за тебя ставят второй состав, а потом его и берут в поездку, где он валюту зарабатывает. С гастролей в страну привозили не деньги, а машины, технику, ковры, вещи… Тот, кто ездил, жил очень хорошо, потому за место в поездках в труппе всегда борьба шла.

Меня, конечно, ни на какие гастроли не брали, зато я получил доступ к Театру. Каждый день я был везде. Я смотрел все каждый день: каждый день слушал оперу, каждый день смотрел балет. Не пропуская ни одной репетиции на сцене, я сидел в кулисах. Я в Большой театр приходил и не выходил. Наконец я до него дорвался! Я вдыхал Театр, украдкой гладил и целовал его стены.

5

В середине октября я уже вовсю репетировал партию Конферансье с Ворохобко. Внезапно открылась дверь и в зал тихо, вальяжно вошел Н. Р. Симачёв. Посидев минут двадцать, он спросил: «Вы можете сделать fouetté?» Fouetté я мог скрутить даже на ресницах! Он задал комбинацию, я сделал. Потом: «Сделайте то-то», – я снова сделал. Николай Романович встал, подошел к двери, остановился: «Завтра у вас будет еще одна репетиция, посмотрите внимательно расписание», – и ушел.