Читаем Мой театр. По страницам дневника. Книга I полностью

Если из-за репетиций я не приходил на класс, полагалось подойти к Марине Тимофеевне, извиниться и объяснить почему. Но в Лондоне я еще не был окончательно «ее мальчиком». Она ко мне присматривалась, она меня то шпыняла, то щипала. А я тогда еще плакал, я еще мог заплакать по какому-то поводу. Мало того что мне постоянно говорили гадости «друзья-доброжелатели», еще и Семёнова прибавилась. В такие моменты Нина Сперанская, проходя мимо меня на уроке, сквозь зубы говорила: «Терпи! Терпи!» Это надо было вытерпеть.

У Марины Тимофеевны было несколько стадий «обучения»: сначала она тебя не замечала на уроке, потом очень сильно ругала, потом начинала хвалить. Вот что бы ты ни сделал, она говорила: «Ах, как красиво! Ой, ну, лучше всех. Вы видели? Нет, вы видели?!» И это продолжалось долго, это могло продолжаться месяц. Все понимали, что она издевается, откровенно издевается, а человек, не знавший ее характера, верил абсолютно, что в нем воскресла Анна Павлова и фамилия его Вестрис. И уже крыша ехала, ты думал – о, как все у меня хорошо-то! А потом в один прекрасный день она подходила и говорила: «А чего это ты не можешь ничего?»

12

Параллельно с театром у меня в Лондоне была и другая жизнь. Я ходил по музеям при первой же возможности: утром, днем и вечером. Еще в Москве я написал их список, а в аэропорту купил гид по Лондону на русском языке. Компанию мне составляла Ленка Андриенко. Из соображений экономии наши артисты топали по городу пешком, а мы, чтобы успеть увидеть как можно больше, ездили в музеи на такси. Все над нами потешались. Андриенко в шикарной норковой шубе в пол и рядом я, в своих единственных джинсах, свитере и куртке-пуховичке.

Другой важной целью в Лондоне для меня был The Royal Ballet. Словосочетание «Covent Garden» я знал с детства, еще и благодаря фильму «My Fair Lady» с обожаемой мной Одри Хепбёрн. И вот я приехал к Covent Garden. Я же шел посмотреть на театр, где танцевали М. Фонтейн, Р. Нуреев, ставили Дж. Кранко, К. Макмиллан и Ф. Аштон.

И тут вижу – в переулке театр, грязный, облезлый, обшарпанный со всех сторон. Вокруг него – чудовищный вещевой рынок, скопление каких-то ужасных лавчонок, на каждом шагу торгующие чем-то арабы, вонища невозможная. Это теперь, после реконструкции, вокруг Covent Garden стало очень красиво, шик-блеск, а тогда… Эта картина произвела на меня жуткое впечатление.

Я посмотрел афишу. Шли балеты К. Макмиллана: «Winter Dreams» (по «Трем сестрам» А. Чехова), «The Judas Tree» и еще что-то. На этот спектакль я не попал и подумал, что мне ваши «Winter Dreams»? Что, я не видел на сцене Ирека Мухамедова? Видел. Ирек сбежал из Большого театра в 1990 году. Конечно, вся наша труппа пошла на него посмотреть в 1993-м.

Внимательно изучив афишу, я же был мальчик образованный, увидел имя Сильви Гиллем! Но, как назло, в дни, когда Гиллем танцевала, у меня были спектакли. Неделя шла за неделей, надежды попасть на Гиллем таяли. Я бросился к Алисе Хазановой, умоляя помочь. Она была в приятельских отношениях с артистом, с которым мы по очереди танцевали Французскую куклу в «Щелкунчике». Алисе, дай бог ей счастья, удалось его уговорить поменяться со мной спектаклем. Попроси его об этом я, он бы ни за что не согласился, я ж ему конкурент, да еще молодой. Конечно, я не сказал, что иду на Гиллем, наплел какую-то ерунду, что мне надо навестить чуть ли не могилу бабушки троюродного дедушки…

И вот я, не говорящий ни на одном европейском языке, приехал к Covent Garden, пошел в кассу и с замиранием сердца сказал: «I want ticket». Тетка на меня посмотрела и, видимо, поняла, что, если она не продаст этому ребенку «тикет», он от разочарования умрет прямо здесь. А на кассе написано «Sold out». И вид у меня еще тот: свитер, сверху пуховик – я же из России приехал, январь, – на мягкую лондонскую погоду не рассчитанный.

Тетка в кассе, видимо из сострадания, продала мне билет за £60 на место в королевской ложе. А £60 за билет – сумасшедшие деньги! Средняя цена на приличный билет в Covent Garden составляла £24–35. А я за £60 купил, чтобы на Сильви Гиллем посмотреть.

В Covent Garden, меня поразило, что зрители в одежде шли прямо в зрительный зал. Я же приехал из культурной страны, где люди в театре всегда раздевались в гардеробах. В Тбилиси вообще: вуалетки, перчатки, веера летом. А тут типа английское светское общество! Я хожу, пытаюсь сдать свою тепленькую курточку хоть куда-то. Нашел нечто подобное гардеробу черт-те где в подвале, и мне вместо номерка дали какую-то жалкую бумажку. Я во время спектакля сидел и думал, если мою куртку сопрут, в чем ходить буду? У меня же нет ничего, кроме этого пуховичка?!

В тот день шли одноактные балеты: «Жар-птица» М. Фокина, потом «Winter Dreams». Пришлось на Мухамедова все-таки посмотреть. Ирек для меня остался Спартаком и Иваном Грозным, артистом из балетов Григоровича, когда он разбегался, прыгал, поднимая высоко в воздух свое крепкое тело. А тут ни размаха, ни широты, ни прыжков.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского флота
Адмирал Советского флота

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.После окончания войны судьба Н.Г. Кузнецова складывалась непросто – резкий и принципиальный характер адмирала приводил к конфликтам с высшим руководством страны. В 1947 г. он даже был снят с должности и понижен в звании, но затем восстановлен приказом И.В. Сталина. Однако уже во времена правления Н. Хрущева несгибаемый адмирал был уволен в отставку с унизительной формулировкой «без права работать во флоте».В своей книге Н.Г. Кузнецов показывает события Великой Отечественной войны от первого ее дня до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное