Если из-за репетиций я не приходил на класс, полагалось подойти к Марине Тимофеевне, извиниться и объяснить почему. Но в Лондоне я еще не был окончательно «ее мальчиком». Она ко мне присматривалась, она меня то шпыняла, то щипала. А я тогда еще плакал, я еще мог заплакать по какому-то поводу. Мало того что мне постоянно говорили гадости «друзья-доброжелатели», еще и Семёнова прибавилась. В такие моменты Нина Сперанская, проходя мимо меня на уроке, сквозь зубы говорила: «Терпи! Терпи!» Это надо было вытерпеть.
У Марины Тимофеевны было несколько стадий «обучения»: сначала она тебя не замечала на уроке, потом очень сильно ругала, потом начинала хвалить. Вот что бы ты ни сделал, она говорила: «Ах, как красиво! Ой, ну, лучше всех. Вы видели? Нет, вы видели?!» И это продолжалось долго, это могло продолжаться месяц. Все понимали, что она издевается, откровенно издевается, а человек, не знавший ее характера, верил абсолютно, что в нем воскресла Анна Павлова и фамилия его Вестрис. И уже крыша ехала, ты думал – о, как все у меня хорошо-то! А потом в один прекрасный день она подходила и говорила: «А чего это ты не можешь ничего?»
Параллельно с театром у меня в Лондоне была и другая жизнь. Я ходил по музеям при первой же возможности: утром, днем и вечером. Еще в Москве я написал их список, а в аэропорту купил гид по Лондону на русском языке. Компанию мне составляла Ленка Андриенко. Из соображений экономии наши артисты топали по городу пешком, а мы, чтобы успеть увидеть как можно больше, ездили в музеи на такси. Все над нами потешались. Андриенко в шикарной норковой шубе в пол и рядом я, в своих единственных джинсах, свитере и куртке-пуховичке.
Другой важной целью в Лондоне для меня был The Royal Ballet. Словосочетание «Covent Garden» я знал с детства, еще и благодаря фильму «My Fair Lady» с обожаемой мной Одри Хепбёрн. И вот я приехал к Covent Garden. Я же шел посмотреть на театр, где танцевали М. Фонтейн, Р. Нуреев, ставили Дж. Кранко, К. Макмиллан и Ф. Аштон.
И тут вижу – в переулке театр, грязный, облезлый, обшарпанный со всех сторон. Вокруг него – чудовищный вещевой рынок, скопление каких-то ужасных лавчонок, на каждом шагу торгующие чем-то арабы, вонища невозможная. Это теперь, после реконструкции, вокруг Covent Garden стало очень красиво, шик-блеск, а тогда… Эта картина произвела на меня жуткое впечатление.
Я посмотрел афишу. Шли балеты К. Макмиллана: «Winter Dreams» (по «Трем сестрам» А. Чехова), «The Judas Tree» и еще что-то. На этот спектакль я не попал и подумал, что мне ваши «Winter Dreams»? Что, я не видел на сцене Ирека Мухамедова? Видел. Ирек сбежал из Большого театра в 1990 году. Конечно, вся наша труппа пошла на него посмотреть в 1993-м.
Внимательно изучив афишу, я же был мальчик образованный, увидел имя Сильви Гиллем! Но, как назло, в дни, когда Гиллем танцевала, у меня были спектакли. Неделя шла за неделей, надежды попасть на Гиллем таяли. Я бросился к Алисе Хазановой, умоляя помочь. Она была в приятельских отношениях с артистом, с которым мы по очереди танцевали Французскую куклу в «Щелкунчике». Алисе, дай бог ей счастья, удалось его уговорить поменяться со мной спектаклем. Попроси его об этом я, он бы ни за что не согласился, я ж ему конкурент, да еще молодой. Конечно, я не сказал, что иду на Гиллем, наплел какую-то ерунду, что мне надо навестить чуть ли не могилу бабушки троюродного дедушки…
И вот я, не говорящий ни на одном европейском языке, приехал к Covent Garden, пошел в кассу и с замиранием сердца сказал: «I want ticket». Тетка на меня посмотрела и, видимо, поняла, что, если она не продаст этому ребенку «тикет», он от разочарования умрет прямо здесь. А на кассе написано «Sold out». И вид у меня еще тот: свитер, сверху пуховик – я же из России приехал, январь, – на мягкую лондонскую погоду не рассчитанный.
Тетка в кассе, видимо из сострадания, продала мне билет за £60 на место в королевской ложе. А £60 за билет – сумасшедшие деньги! Средняя цена на приличный билет в Covent Garden составляла £24–35. А я за £60 купил, чтобы на Сильви Гиллем посмотреть.
В Covent Garden, меня поразило, что зрители в одежде шли прямо в зрительный зал. Я же приехал из культурной страны, где люди в театре всегда раздевались в гардеробах. В Тбилиси вообще: вуалетки, перчатки, веера летом. А тут типа английское светское общество! Я хожу, пытаюсь сдать свою тепленькую курточку хоть куда-то. Нашел нечто подобное гардеробу черт-те где в подвале, и мне вместо номерка дали какую-то жалкую бумажку. Я во время спектакля сидел и думал, если мою куртку сопрут, в чем ходить буду? У меня же нет ничего, кроме этого пуховичка?!
В тот день шли одноактные балеты: «Жар-птица» М. Фокина, потом «Winter Dreams». Пришлось на Мухамедова все-таки посмотреть. Ирек для меня остался Спартаком и Иваном Грозным, артистом из балетов Григоровича, когда он разбегался, прыгал, поднимая высоко в воздух свое крепкое тело. А тут ни размаха, ни широты, ни прыжков.