Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Мы начали репетировать с Улановой и Симачёвым. Вдруг в зале появляется, как тень отца Гамлета, Дима Белоголовцев. Меня вызывает Ветров: «Вы знаете, Коля, такая сложная ситуация, танцевать принца Фортюне некому, ваш напарник заболел. Давайте вы станцуете Фортюне, а Белоголовцев станцует Голубую птицу, а вы потом станцуете когда-нибудь». Что делать? Но продолжаю, как велено, ходить на репетиции. Внезапно Николай Романович заболевает и исчезает из театра, репетирует только Галина Сергеевна.

Наступает день гала, и мой напарник по Фортюне волшебным образом воскресает прямо перед спектаклем. Получилось, что мне танцевать вообще нечего, афиша-то с Фортюне – его!

Вечером я приезжаю на спектакль, так как в «Раймонде» очередной раз подаю меч Абдерахману, и в лифте сталкиваюсь с Григоровичем, его около недели в театре не было. «О, привет, – радостно сказал Юрий Николаевич. – Ну что, танцуешь?» – «Да, вот, иду…» – «Замечательно, увидимся!» Прошла «Раймонда», началась «Спящая красавица», естественно без меня. Когда все закончилось, в коридоре снова сталкиваюсь с Григоровичем, он злой: «Ты почему меня обманул?» Я растерялся: «Как обманул?» – «Я же тебя спросил: ты танцуешь?» – «Я же выходил с мечом…» – «Идиот! – рявкнул Юрий Николаевич. – Танцы – это когда один!» – «Юрий Николаевич, Юрий Юрьевич меня вызвал…» – стал блеять я. «Все ясно, – сказал он, – запомни, если еще раз такое будет, подходи ко мне прямо в кабинет и говори!»

Григорович в то время – Бог и Царь в мире балета. В Советском Союзе – Бог, а на территории мира – человек, который возглавлял, наверное, Совет директоров. К тому моменту уже не стало Дж. Баланчина, и, хотя в расцвете сил находились М. Бежар, Р. Пети, Дж. Роббинс, именно Григорович являлся ключевой, самой влиятельной фигурой. Он обладал огромным авторитетом. В театре его называли Хозяином и Григом. Его уважали и боялись истерически. Его боялись до такого состояния, что люди рядом с ним начинали терять дар речи, дар движения. Он мог уволить в любую секунду. Юрий Николаевич был диктатором, да! Но без сильной руки и воли Театр вообще существовать не может. Но Григорович был еще и большим Художником, Мастером.

Он понимал значение и железно придерживался веками отработанных законов, по которым должна жить труппа. Каждый артист занимал свое место, имел амплуа и соответствующий репертуар. В ГАБТе при Григоровиче не было 150-ти исполнительниц Жизели, 80 Щелкунчиков и 90 Раймонд. Самое большее – три состава. На «Лебединое озеро» было четыре состава, потому что оно шло часто. И составы эти были очень приличные. Иногда кого-то нового пробовали, давали станцевать, но потом этот артист не появлялся в этой партии никогда. Кто-то готовил роль на свой страх и риск, потом показывался руководству и ему отказывали. Я знаю ведущих солистов, которые показывали «Каменный цветок» и «Легенду о любви» по четыре раза за сезон. При Григе они до сцены так никогда и не дошли.

Когда меня «прокатили» с Голубой птицей, Симачёв стал со мной репетировать Злого гения в «Лебедином озере», Принцев тогда в театре имелось достаточное количество. Николай Романович пригласил Грига на репетицию. Однажды дверь приоткрылась, и, наполовину застряв в проеме, появился Юрий Николаевич, вернее, его часть. Прямо оттуда он скомандовал мне: «Танцуй!» Я станцевал вариацию Злого гения в сцене бала. Григ на мгновение задумался и сказал: «Нет, этого не будет!» Дверь закрылась.

Я очень расстроился, потому что вариация хорошо была сделана. Симачёв только развел руками: «Юрий Николаевич сказал, что в этом балете другой финал, ты перечеркнешь главных героев». Злой гений не мог танцевать лучше главных героев, это меняло смысл балета. «Зло» не могло быть сильнее «добра».

И дали мне партию Дона Хуана в том еще «гениальном» балете Веры Боккадоро «Любовью за любовь». Я приуныл, эту роль ни один приличный артист не исполнял, но и ее со мной репетировал Симачёв, что выглядело просто нереальным. Спектакль поставили на самое начало июня, на утро. Зато билеты мне дали в 1-й ряд партера. Мама с Пестовым сели прямо у меня перед носом. Сначала мама серьезно смотрела. Пётр Антонович ерзал, делал недовольные рожи, ему все не нравилось: и музыка, и пляски, и сюжет. Судя по всему, Пестов все-таки маме «напел», к концу балета мама уже имела озадаченный вид.