Читаем Мой театр. По страницам дневника. Книга I полностью

Выходим как-то с Мариной из отеля в Токио, вижу в витрине магазина потрясающую японскую фарфоровую куклу. Она мне: «А чего ты здесь разглядываешь?» – «Вот, кукла какая красивая». – «А ты чего, кукол любишь?» – «Да, я их собирал раньше…» Вечером после спектакля прихожу в свой номер, а у меня на столе стоит коробка с этой куклой: Марина купила. Кукла ручной работы стоила около $800. Я ахнул! Но мне было очень приятно. У меня этих кукол теперь две: вторую, из этой же коллекции, Семёнова купила мне в подарок через много лет.

Из-за того, что я теперь «состоял» при Марине, я уже не ездил в метро: только на такси, потому что Семёновой по статусу машина полагалась. Благодаря ей, изменилось мое положение в автобусе, а постепенно и в труппе. Она учила меня уму-разуму.

Раньше я всегда пытался сесть в автобус для «избранных» как можно раньше, потому что, если я приходил чуть позже кого-то, мне обязательно выговаривали: «Ну, конечно, тебя ждем, да?!» – хотя автобус был еще полупустой. Однажды захожу, вижу, Марина уже сидит. У нее самый первый ряд был, Уланова за ней сидела, потому что Марина на два года старше ее была. Понятно, какая субординация? Семёнова вдруг говорит мне, указывая на место рядом с собой: «Сядь здесь». «Ой, Марина Тимофеевна, – замялся я, – лучше пойду, у меня же последнее…» Она ледяным тоном: «Я сказала, сядь здесь». Когда вошла Маша Былова, на то время «хозяйка» труппы, и увидела меня в 1-м ряду, а потом взгляд Семёновой, она поняла, что выставить меня оттуда невозможно. Автобус поехал, не знаю почему, я оглянулся назад. «Сел в первый ряд – вот и смотри вперед!» – дружно рыкнуло на меня избранное общество. Так Марина Тимофеевна объяснила мне, что в Театре своего места никому уступать нельзя.

В ближайшие двадцать лет я ездил только в 1-м ряду. И уже ни у кого не возникало вопроса, почему я там сижу. Если некто пытался меня оттуда «выселить», он имел бледный вид. Однажды кто-то собрался меня обогнать перед автобусом, чтобы сесть в первый ряд. Я в три больших jetés опередил всех и, стоя на подножке, громко сказал: «Сначала – звезды!»

Но, числясь на лондонских и японских зарубежных гастролях в «principals», я формально оставался артистом 2-го кордебалета в ГАБТе. Моих сокурсников, даже не ездивших в поездки, к концу года перевели в 1-й кордебалет, а меня нет. Это означало, что я как артист получал самую маленькую зарплату в театре.

16

Моим главным достижением в Японии стали отношения с Семёновой. Когда мы вернулись в Москву, я уже был полноправный «ее мальчик». Во-первых, в классе Марины Тимофеевны у меня появилось свое место на центральном станке сбоку, где стояли исключительно народные артистки. Во-вторых, быстро схватывая комбинации, понимая, что Марина хотела, я скоро сменил Нину Сперанскую в качестве «сурдопереводчика». Семёнова показывала движения на руках, я тут же «переводил» их на язык классического экзерсиса.

Если Семёнова на меня за что-то злилась или у нее было плохое настроение, она на мне в тот день в классе «отрывалась». Но все обычно заканчивалось тем, что после урока Марина брала меня под руку и мы направлялись в буфет «интриговать». Мы как-то очень быстро сошлись характерами, на удивление быстро…

…Мне было, наверное, лет шесть, когда я вместе с мамой в очередной раз поехал в Абастумани. Сначала автобус проезжал Гори, Хашури, Боржоми, Ахалцихе и дальше, в горы, все выше и выше. Там по дороге есть перевал, «враты Кавказа» безумной красоты, – тот, что описывал М. Ю. Лермонтов в «Демоне», когда «печальный Демон, дух изгнания, летал над грешною землей…». В этом месте автобус обычно делал остановку, пассажиры отдыхали, пили кофе, обедали.

Рядом продавали разную мелочь типа глиняной посуды, всякие книжечки. Мое внимание тогда привлекли гороскопы, отпечатанные на фотобумаге: западный и восточный. Даже не знаю, почему я вдруг их купил. Всю дорогу я это дело изучал и вычитал, что я – Козерог, мама – Близнецы. Дальше было написано: «Козерог не может жить с Близнецами». Изучив вторую книгу, узнал, что я – Бык, мама – Обезьяна. Дальше было написано: «Бык не переносит Обезьяну». Оказалось, что у нас жуткая несовместимость. Но самое интересное, М. Т. Семёнова была по гороскопам тоже Обезьяна и Близнецы, как мама, только на 24 года ее старше. Куда деваться от судьбы?

Первый раз я увидел Семёнову совершенно случайно в 16 лет. Вместе с ребятами из класса я стоял в длинной очереди в «МcDonald’s» около метро «Пушкинская». Недалеко от нас тетка продавала фиалки. Вдруг из перехода вышла невысокая статная женщина с красиво уложенными седыми волосами. Она подошла к продавщице, купила у нее букетик фиалок и пошла дальше. Я не мог отвести от нее глаз. «Кто это?» – спросил я у одноклассницы. «Так это же Марина Семёнова!» – ответила та.

И хотя Марина Тимофеевна, как и мама, была Обезьяна-Близнецы, в отличие от мамы, она язык за зубами не держала, всегда говорила все, что думала. Я тоже всегда так делаю, что врать-то? Можно и запутаться…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского флота
Адмирал Советского флота

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.После окончания войны судьба Н.Г. Кузнецова складывалась непросто – резкий и принципиальный характер адмирала приводил к конфликтам с высшим руководством страны. В 1947 г. он даже был снят с должности и понижен в звании, но затем восстановлен приказом И.В. Сталина. Однако уже во времена правления Н. Хрущева несгибаемый адмирал был уволен в отставку с унизительной формулировкой «без права работать во флоте».В своей книге Н.Г. Кузнецов показывает события Великой Отечественной войны от первого ее дня до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное