Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Когда я вернулся в театр, мне сказали, что надо написать заявление на получение материальной помощи. Написал, и мне выделили 120 рублей, билет на метро тогда стоил 100 рублей. Я расписался в какой-то ведомости, но денег не взял… Когда я сейчас о том вспоминаю – как им было не стыдно: стоит мальчик, у него никого не осталось, вы же видите, у него один свитер, одни джинсы, не самый бездарный… Если бы не Семёнова, я клянусь, вообще не понимаю, как бы я вышел из этой ситуации.

Позже мне кто-то передал слова Григоровича, когда он узнал, что мамы не стало: «Мы можем Цискаридзе потерять. Ему надо давать роли, давать спектакли. Иначе он уедет». Григ был прав, мама была моим якорем, а когда мамы не стало, все поняли, что может быть. Границы-то открыты.

…С помощью Марины Тимофеевны, взяв себя в руки, я все оформил, все заказал. Мама просила, чтобы ее тело обязательно отвезли в Грузию. 1994 год: в Грузию самолет летает один раз в сутки. Никакого тела, естественно, никто никуда не повез бы. Если бы и повез, это были бы немыслимые деньги, которых у меня не было. Мама была против кремации. А что сделать? Ну, так произошло. Еще она мне говорила: «Я тебя очень прошу, я была всегда антикоммунисткой, только не красный гроб». В общем, я сделал, как она хотела.

В больничный морг пришло много народу: знакомые, подруги, даже некоторые мои одноклассники, что меня тогда поразило. Я не знал, что она с ними общалась и про меня все знала, все контролировала, я-то с мамой особенно не откровенничал.

Подошло время ехать в крематорий – ни гроба, ни людей из «Ритуала» нет. Кто-то из служащих морга мне и говорит: «Вас, наверное, обманули. Сейчас это так распространено: приходят аферисты, забирают у вас деньги и исчезают». Мы с тетей Лилей стоим в шоке, потому что у нас нет других денег. У нас никаких денег нет.

Но, на наше счастье, эти ребята оказались порядочными людьми. Сказали, что в поисках «не красного гроба» объехали несколько мест, тогда после Советского Союза много красного кумача осталось, и все гробы им были обтянуты. И только в одной мастерской им удалось найти темно-сиреневый… Мама была бы довольна, она лежала причесанная, подкрашенная, с маникюром и педикюром.

Мы ехали в крематорий, куда-то далеко и очень-очень долго. Москва. Март месяц, все растаяло, слякоть, и вокруг все серое, и все люди в коричнево-серое одеты. В крематорий зашли – там витраж. Я даже удивился, вроде недавно Советский Союз рухнул, а витраж сделан: распятие, рядом Богоматерь стоит.

Через витраж я видел лес. Когда все попрощались и гроб поехал вниз – пошел снег, хлопьями снег пошел, шел и не останавливался. В тот момент я вспомнил мамин рассказ о том, что, когда я родился 31 декабря, в Тбилиси пошел снег, и как она лежала, уже ничего не болело, и чувствовала себя очень счастливой. Когда мы вышли на улицу, лес от снега совсем белым стал. Ну, подумал я, – совпадение.

18

Мамы не стало в тот момент, когда в ГАБТе восстанавливали «Золотой век», где я танцевал Конферансье. Она как предчувствовала, незадолго до смерти сказала: «Когда умру, не смей ничего отменять. Ты – артист, никаких пошел-пришел!»

Через какое-то время я наконец получил урну с прахом, еще неделю она со мной в комнате «жила». Уладив свои дела, положив урну в сумочку, я сел в самолет и полетел в Тбилиси, маму хоронить.

Прилетаю в Тбилиси, а это другое государство. Попадаю на таможню. Все серьезно, говорят только на грузинском языке. Ставлю свою сумку на ленту ручной клади, и вдруг человек, который просматривает багаж, спрашивает: «Что у вас там?» Они видят, ваза какая-то стоит. Я говорю: «Мама». И всех, кто находился в этом помещении, вмиг как ветром сдуло. Они выбежали. Я стоял-стоял, потом взял сумку, мне даже никто никакого штампа не шлепнул в паспорт, и ушел. Оказалось, в Грузии никого не кремируют: люди боятся, считается, что это не по-христиански.

Выхожу в зону встречи пассажиров – стоит мой дядя, еще кто-то. Они на меня смотрят: «Ника, а где?..» Я говорю: «Вот, в сумке». У всех расширились глаза от ужаса: «Как – в сумке?» – «Ну а куда мне это деть? В руках нести?»

В общем, приехали домой, на календаре уже конец марта. В знаменитом романе У. Фолкнера «Когда я умирала» главную героиню, несчастную, тоже долго хоронили. Но там дело обошлось десятью днями, а похороны мамы длились почти месяц. В общем, моя грузинская родня заставила меня заказать три панихиды: две панихиды до и потом еще одну в день похорон.

А в Грузии послевоенное время. В пять часов вечера начинало темнеть – горы же. Город вымирал, газа нет, света нет. Идет Страстная неделя. Ничего нельзя, это ж верующая страна. Поехали мы на кладбище, и началось… Я же не гражданин Грузии. На каждом шагу я платил взятки, везде взятки, везде, везде.