Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Поняв с полуслова ситуацию, они позвали меня в свою гримерку № 505, на 5-м этаже. Там, кроме них, сидели их однокашники: Дима Матрахов, Валера Очкин, Юра Соколов. Мало того что они меня приютили, ребята взяли меня, молодого, под свою защиту. Если в их присутствии на меня кто-то пытался «наехать», тут же раздавалось: «Что цепляетесь к Цискаридзе? А вы, как он, можете?!» Крикуны тут же замолкали. Иногда ребята сидели в гримерке и разбирали мои танцы, неизменно по-отечески замечая: «А наш-то лучший!»

Я уже рассказывал, что смерть мамы, ее кремация совпали с восстановлением «Золотого века», я танцевал Конферансье. А получая место в новой гримерной, надо обязательно «прописаться», то есть накрыть стол. На спектакле я гримировался на месте В. В. Васильева на этаже солистов, спускался с пятого на второй этаж. И вот, возвращаюсь к себе на верхотуру и вижу накрытую «поляну»! Ребята, поняв мою ситуацию, решили меня таким образом поддержать. Как я был им благодарен!

А когда с 1995 года у меня последовали одна премьера за другой, чтобы я со своей скромной зарплатой не вылетел в трубу, мы с ними накрывали «поляну» в нашей гримерной по очереди.

Потом я оказался в самой «козырной» раздевалке театра – № 202. В ней было пять мест, в свое время в ней сидели: В. Васильев, А. Годунов, Ю. Владимиров, Б. Акимов и В. Лагунов. Когда туда спустился я, там сидел по-прежнему, но уже в ранге педагога, Ю. К. Владимиров, А. Петухов, А. Уваров и его педагог Б. Б. Акимов.

Место, на котором теперь сидел я, принадлежало В. В. Васильеву. Сверху, над зеркалом, на стене долго еще висел его портрет с надписью: «Володе Васильеву 50 лет».

Я – суеверный человек. С того момента, как меня на васильевское место посадили, я стал танцевать один сольный спектакль за другим. Счастливое место! Как меня туда определили, я больше оттуда ни ногой, даже когда можно было уйти в отдельную гримерку. Я сидел за этим гримировочным столиком все годы, пока работал в Большом театре, и даже землетрясение не могло бы меня с него сдвинуть.

Васильев несколько раз при мне заходил в свою бывшую раздевалку. Видел, что я за его столом сижу. Я, естественно, сразу же вставал, когда Владимир Викторович входил, это же его место. Но он неизменно говорил: «Нет, нет, нет, у тебя спектакль! Я здесь вот в уголке устроюсь…»

36

Поскольку, как я уже говорил, добрая часть труппы пересиживала смену руководства, взяв больничный лист, замен в это время было невероятное количество. Я постоянно что-то за кого-то танцевал. Однажды меня, в прямом смысле слова, сняли с массажного стола в театре – выяснилось, что кто-то сломался и его нужно срочно заменить. Так произошло и с «Паганини».

Меня вызвали к руководству и сказали, что все премьеры заболели, отказались и с завтрашнего дня мне надо готовить партию Паганини. Беру репетицию с Симачёвым. А ко мне в зал приходит другой педагог – Виктор Барыкин. Он был тогда в труппе правой рукой Васильева.

Я пошел к Гордееву, где до моего сведения довели, что я больше не имею права работать с Симачёвым и ходить в класс к Семёновой. Это было слишком! Они не поняли, на кого они напали. Забыли, что официально я артист балета 2-й категории. Мне терять нечего, и потому сказал: «Я буду ходить к Марине Тимофеевне и репетировать только с Николаем Романовичем». К этому моменту сын Симачёва – Саша Ветров – уже репетировал с Н. Б. Фадеечевым.

На следующий день в коридоре встречаю Николая Романовича: «Коленька, спасибо большое. Я знаю, что вы сделали, мне очень приятно. Но я вас очень прошу, у меня два сына в школе, они их не возьмут в театр». Причем чтобы было понятно: и Гордеев, и Богатырёв после смерти своих педагогов А. Н. Ермолаева и А. А. Варламова репетировали именно с Симачёвым. «Мы с вами будем втихаря встречаться и репетировать», – сказал Николай Романович.

На том и порешили. Официально я работал с Барыкиным, а втихаря встречался с Николаем Романовичем. У нас было несколько «тайных» мест: либо курилка, либо зал на 4-м ярусе, либо небольшой холл около Верхней сцены, из окна которого был вид сзади на квадригу с Аполлоном. Холл имел форму квадрата, там можно было прыгать.

Естественно, об этом узнало руководство. Но я уже научился отстаивать свои интересы. «Я хожу на официальные репетиции?» – спросил я. Мне говорят: «Да». «Тогда какие ко мне претензии? В свое свободное время я имею право делать то, что хочу». И меня оставили на какое-то время в покое.

Это был не каприз, я хотел и привык работать с профессионалами экстра-класса, я уже был избалован работой с ними. Одно появление в зале Симачёва у меня вызывало трепет, я двигаться начинал по-другому, думать, чувствовать. Он был очень сдержан, мог сказать несколько слов, которые меняли все в моем осмыслении партии, понимании конструкции мизансцены, в исполняемом движении. Для меня этот уровень сотворчества с педагогом был важен на протяжении всей творческой карьеры, и этому принципу я никогда не изменял. Как говорится, из всего хорошего я всегда выбирал только лучшее.

37