Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Я был принят в их общество. Но я был не просто принят, я был принят Таней! А она в отношении Улановой была очень ревнива. Я дружил с Михальченко, Алла была ее ученицей. Прихожу как-то к ней в номер, а она говорит по телефону с Галиной Сергеевной. Уланова только что справила свой день рождения. Слышу: «Галина Сергеевна, вам понравился мой подарок? Я специально за ним ездила. Вы духи попробовали?» На что Галина Сергеевна чистосердечно ответила: «Я ничего не нюхала, Таня у меня все отобрала». Где-то совсем рядом раздалось: «Чего вы врете, Галина Сергеевна, вы, как обычно, врете!» Мы прыснули от смеха. Михальченко мне и говорит: «Надо же, Танька тебя полюбила. Она вообще никого не любит, она к Галине Сергеевне вообще никого не подпускает, а к тебе она расположена, это с ней редко случается!» Оказалось, что Алла купила Улановой подарок и хотела ее поздравить. Татьяна подарок взяла, а дарителя в номер даже на порог не пустила.

33

К 50-летию Победы 8 и 9 мая в Большом театре шли праздничные спектакли для ветеранов. Утром 8 мая я танцевал «Сильфиду». Когда открылся занавес, я – Джеймс – по мизансцене в кресле сижу. Я немножко глаза-то приоткрыл и обмер: весь зрительный зал в золотистом сиянии – это ордена и медали на парадных кителях публики в свете золотом отливали. Такая красота.

В театре на этаже солистов тогда работала пожилая женщина, звали ее Любовь Сергеевна, к сожалению, не помню фамилии. Она у нас в гримуборных прибирала. Ко мне она, как и весь обслуживающий персонал в театре, очень тепло относилась. Меня все любили, потому что я был вежлив, ничего из себя не корчил, ничего не раскидывал. И вот иду я на спектакль и вижу у фонтана Большого театра нашу Любовь Сергеевну. Ветераны же около этого фонтана перед Большим театром всегда встречались. Она заходит в театр, а у нее весь китель военный в медалях, и не юбилейных, а боевых, она была медсестрой, всю войну прошла. Я был поражен.

Вообще, в коллективе того Большого театра было много совершенно замечательных людей, ярких, бесподобных персонажей.

На протяжении многих лет в ГАБТе служила династия Перегудовых. И. А. Перегудов, о котором я уже упоминал, был режиссером, который вел спектакли. В молодости – характерный танцовщик, исполнитель мимических партий, одноклассник М. Плисецкой. Ко мне Игорь Александрович относился очень трепетно. После моих выступлений всегда делал какие-то пожелания, что-то объяснял. Если смотреть на сцену Большого театра из зала, справа, с женской стороны, в первой кулисе, рядом с режиссерским пультом, было место, куда имели право сесть только прима-балерина или педагоги. А меня Перегудов всегда туда пускал, оттуда очень хорошо спектакль смотреть. Других не пускал, а меня пускал. И всегда, когда был неважный, по его представлению, состав исполнителей, говорил мне сердито: «Зачем ты это смотришь? Не надо это смотреть! А раз смотришь, запомни, так не надо танцевать!»

Когда я стал солистом, именно с его фразы: «Николай Максимович, можно я дам третий звонок?» – для меня начинался спектакль. Так полагалось, такие правила были в этом заведении – это был Театр. И если премьер говорил: «Можно мне еще пять минут?» – то режиссер ждал, пока премьер не скажет: «Да, можно». Не то что сейчас: «Так, быстро пришли на сцену, встали, даю третий звонок!» Третий звонок без разрешения премьера никто не смел вообще дать.

Еще была у нас в театре замечательная Тамара Артюкова. Она на сцене работала. Сколько ей лет, на вид было не определить. Если я танцевал, Тамара всегда приходила с какими-то чудесными полевыми цветами и с шоколадкой, с чем угодно, она ко мне как к ребенку относилась.

Однажды шел концерт. Я стою, греюсь, а одна народная артистка СССР в тот вечер танцевала «Умирающего лебедя». Она к этому моменту была уже дама корпулентная и, чтобы «прикрыться», нашила на свой костюм безумное количество перьев. Ноги худенькие, а все остальное в перьях. Ну и, как обычно, у этой балерины восемь поклонов перед публикой – минимум. Она туда-сюда, как челнок, бегает из кулисы на сцену задыхаясь. А Тамара, как обычно, подметает, гвозди какие-то собирает, что-то убирает, она вообще на месте никогда не стояла. И тут народная артистка СССР, забегая в кулису: «Ну что, Тамар, посмотрела?» Та говорит: «Посмотрела». – «И как?» – «Худеть тебе надо!» – выдала Тамара. «Да-да-да!» – неожиданно с готовностью закивала головой балерина и опять побежала кланяться. У меня просто дар речи пропал, даже представить не могу, чтобы эта артистка позволила кому-то сказать ей подобные вещи!

А Тамаре было можно. У нее в руках всегда находился молоток, или веник, или швабра, она же могла этим огреть. Когда кто-то что-то не то на сцене делал, Тамара не стеснялась, всех этих рабочих сцены гоняла.

Ей было уже много лет, когда ее племянник стал губернатором. В честь юбилея тетки он закатил шикарный банкет, Тамара могла пригласить всех, кого хотела. Я тоже там был, говорил ей самые добрые, теплые слова. Мировая была Тамара, понимала в искусстве, и свернуть ее было невозможно.

34