Мой театр. По страницам дневника. Книга I

А Меркуцио, уже мертвый, на сцене еще долго лежит. Я лежу на половике, которым затянута сцена. Лежу себе красиво, а вокруг меня пятно крови на глазах у всех разрастается. Когда меня подняли и понесли, я слышал шепот артистов: «Кровь правда течет, это не краска…»

После меня осталась огромная лужа крови, которая, просочившись сквозь половик, впиталась в доски сцены Большого театра. Ее много лет не могли вывести с пола, пока не проциклевали это место несколько раз.

Когда меня внесли в кулису, там уже все собрались – и Васильев, и Гордеев, Богатырёв набросился: «Что ты опять натворил?!» И тут они понимают, что я весь в крови… Естественно, выговор, увольнение и мое «убийство» пришлось отложить…

48

22 апреля 1996 года в Московском драматическом театре имени А. С. Пушкина в первый раз вручали премию «Душа танца», учрежденную Министерством культуры РФ и журналом «Балет». Для молодых артистов была создана номинация «Восходящая звезда». За 1994 год ее получала Ульяна Лопаткина, за 1995-й – я.

На сцене посадили именитых, очень приличных людей. Нас с Ульяной, как самых младших, разместили на стульях прямо у занавеса, с левой стороны. Каков порядок церемонии – никто не знал, единственное, нас с Лопаткиной предупредили, что после торжественной части надо быстро переодеваться, чтобы сразу танцевать. Ульяне предстояло исполнять «Умирающего лебедя», мне – вариацию «Обера».

Я решил «подложить соломку» и под цивильный костюм надел свой сценический. А главное, пришил балетные туфли к трико и уже в них влез в ботинки. Сидим с Ульяной рядом, начало церемонии задерживается, она молчит. Я пытаюсь пошутить – опять молчит. Типа того, я же из Мариинского театра, я же из Петербурга… Мне это было как-то странно. Ульяна на самом деле очень классная, но то ли ее кто-то научил, то ли это она сама решила, что она – «Грета Гарбо от балета», не ест, не пьет, питается только амброзией.

А начало задерживалось минут на сорок. И тут чувствую, ноги мои начинают гореть. Сначала терпимо, а потом уже нетерпимо горят! Я Ульяне говорю: «Что мне делать?» На сцене ботинки свои снимать?! Хоть плачь! А она молчит, глазом не моргнет.

Когда я нагнулся и развязал шнурки, в этот момент занавес-то и открыли. И прямо «на носу» у публики, с развязанными шнурками, я сижу. Тут Несмеяна ожила, ее затрясло от хохота, как и меня. Правда, потом она мне выговорила: «Из-за тебя я вела себя неподобающе, и все поняли, что я – несерьезный человек».

А я думал только об одном – как я встану и пойду за наградой, главное – не носом в пол, со своими развязанными шнурками. Пошел, бочком-бочком и скорее со сцены!

49

Конечно, приятно получить награду, но моей целью была «Легенда о любви». Я ходил и спрашивал: «Когда „Легенда“? Когда „Легенда“?» Вцепился в Гордеева, как клещ! Смотрю, есть одна «Легенда о любви» в афише. А меня вызывают и говорят, что по приказу В. В. Васильева надо срочно готовиться на конкурс «Арабеск» в Перми.

В партнерши мне дали Машу Аллаш. С классическим репертуаром определились быстро, а современного номера нет. Пришел Гордеев и поставил нам какой-то опус на музыку Дж. Россини, типа пастух и пастушка. Это мы-то с Машей – пастушки?! Из-за кулис она выходила полечкой, гадая на ромашке. Кошмар какой-то…

В апреле ГАБТ был зарезервирован под вручение премии «Benois de la Danse». Но, поскольку это было мероприятие Григоровича, в Большом театре ему отказали, и церемонию перенесли в Париж. Мне позвонили и сказали, что я выдвинут на эту премию за «Щелкунчика» лично Юрием Николаевичем.

Однако уехать самовольно, без разрешения руководства я не мог, пошел к Гордееву. Там мне объяснили – сиди тихо, не дергайся. Потом меня вызвал Богатырёв: «Ты – артист Васильева, и никакого отношения к твоему появлению в балетном мире Григорович не имеет. Ты должен определиться, на чьей ты стороне». Это было неправдой. В театр меня взял Григорович, свои первые сольные партии я станцевал при Григоровиче и по его инициативе. В общем, меня в Париж не пустили.

29 апреля в честь Международного дня танца в Большом театре давали концерт, где нам с Машей Аллаш предстояло выступить в опусе Гордеева, но у нее случился стрессовый перелом. Мне стали срочно искать другую партнершу, но не нашли.

Не поехав в Пермь, куда на «Арабеск» отправилось все руководство, я в опустевшем театре продолжал репетировать «Легенду». Симачёв уже не мог приходить, он очень сильно болел. Барыкин тоже попал в больницу. До премьеры осталось три недели, а у меня ни партнерш, ни педагога. После всяких мытарств наконец определилось: Мехменэ-Бану – Н. Семизорова, Ширин – Е. Андриенко.

На наши репетиции с Семизоровой стала приходить Уланова. А на репетиции с Андриенко – Семёнова. В течение месяца они обе, как лучшие подруги, по три часа каждый день, сидели в зале. В этот период мы с Галиной Сергеевной очень сблизились. Работали над какими-то очень важными актерскими вещами. В театре никого, кроме нас, не было.