Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Мне даже дали оркестровую репетицию на Верхней сцене. И вот иду я туда, весь в белом, специально красиво оделся. Чтобы попасть наверх, надо было пройти через основную сцену Большого театра. Выхожу, а сцена пустая: ни кулис, ни декораций, занавес железный открыт. И тут мне навстречу идут два человека, сильно желающих мне «добра». Мы поздоровались, они прошли мимо. В эту секунду, зацепившись за что-то ногой, я полетел лицом вниз на огромную железную конструкцию для перемещения декораций, унизанную острыми штырями. Я упал плашмя, каким-то чудом «вписавшись» в рисунок этих кольев, ничего не задев. Меня убило бы сразу. Два штыря прошли ровно с двух сторон от моего лица на уровне глаз, около висков. Когда я падал, я эти колья отчетливо видел! Но у меня в руках: корона, плащ, какие-то вещи, обе руки заняты, подстраховаться нечем.

В общем, я был весь в кровавых поперечных полосках. Они просматривались на голени, на коленях, на ребрах, потому что я содрал себе кожу, железо же. После этого случая я надел себе на шею крест. Чтобы прийти в себя, я, вспомнив совет мамы, побежал в туалет и умылся, и уже с ясной головой побежал на Верхнюю сцену. Репетиция прошла вполне прилично. Сразу после нее я отправился в храм.

22 мая 1996 года, в день cв. Николая, я станцевал свою долгожданную «Легенду о любви». Пришел В. В. Васильев: «Теперь я понимаю, для кого был поставлен этот спектакль… Я сейчас понял».

А в первом ряду Директорской ложи расположились бок о бок – Семёнова с Улановой. Рядом сидел Гордеев и весь спектакль комментировал: то это у меня плохо, то другое не так. Когда занавес закрылся, первой на сцене появилась Галина Сергеевна и встала около меня как страж. Гордееву оставалось сделать до нас буквально шаг, когда Галина Сергеевна, повернувшись к нему, громко сказала: «А мне очень понравилось!» Вячеслав Михайлович натянуто улыбнулся: «Ну да, да, поздравляю». Следом подошел Богатырёв. Уланова, словно хваля его, сказала, что Цискаридзе – очень удачный, правильный ввод на ее взгляд. Исполнив свою часть «марлезонского балета», Уланова повернулась ко мне: «Коленька, пойду, я немножко приустала». И ушла…

Ровно в тот момент на сцене появилась довольная Семёнова. Никто из руководства не успел проронить ни одного плохого слова. Когда все разошлись, она спросила: «Что Галка?» Я сказал. «Да, – встрепенулась Марина, – она опытная, они ее испугались!» А потом радостно добавила: «Ты не думай, мы там им знаешь как дали в ложе! Они только начали тебя ругать, мы им напомнили, как они сами танцевали». В общем, во время спектакля в Директорской ложе шла битва. Когда Гордеев с Богатырёвым поняли, что обе Гертруды на моей стороне, их миссия оказалась невыполнима, тягаться с этими дамами им было не по зубам.

В конце мая мы небольшой группой уехали на гастроли в Италию. Приехали в Рим, 30 мая нам сообщили, что в Москве скончался Симачёв. Я очень переживал. Помню, как с Димой Белоголовцевым мы всю ночь бродили по городу, не в силах заснуть.

50

Лето, как обычно, было занято гастролями. Bolshoi Ballet ехал в Австрию, где мне предстояло, кроме своего обычного репертуара, впервые станцевать миниатюру К. Голейзовского «Нарцисс». Уланова снова позвонила Семёновой и попросила разрешения репетировать со мной. Марина не отказала, но в классе не преминула поехидничать: «Твоя-то не унимается!» При слове «твоя» я сразу понял, о ком идет речь.

Мы начали репетировать с Голубой птицы. Галина Сергеевна ожила, на глазах помолодела. Она прыгала вместе со мной, показывала, как и что надо делать. Потом на «Нарцисса» к нам присоединился Васильев, который тоже прыгал, бегал. Первый день – Владимир Викторович показал порядок, точь-в-точь как на его видеозаписях «Нарцисса»; во второй день – он со мной весь порядок проверял; на третий день пришел, начал что-то менять – «сделай так, сделай так…».

Тогда Уланова сказала: «Слушай, Володя, мне кажется, Касьян хорошо придумал. Может, ты посидишь?» И он присел. Посидел десять минут, понял, что Галина Сергеевна ему здесь развернуться не даст. Моего «Нарцисса» Васильев увидел уже в Австрии…

А перед этой репетицией ко мне подошел фотограф Михаил Логвинов, попросил разрешения поснимать. Я ответил «нет», а Уланова его пустила. Когда Владимир Викторович ушел, Галина Сергеевна вдруг сказала: «Знаете, давайте я вам станцую „Нарцисса“, как я его чувствую». Я сел на скамеечку, Миша тоже сел, приготовился снимать.

Уланова была, как всегда, в туфлях на высоком каблуке. Зазвучала музыка – и началось фантастическое действо: она то замирала, то кружила, то всплескивала руками, а, дойдя до момента, когда Нарцисс начинает таять, она так чувственно заскользила руками по телу и вдруг задрожала… – это было нечто сверхэротическое. Галине Сергеевне в тот момент было 86 лет. Я даже слов не подберу, чтобы описать, как это было…