Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Но я ошибся. В тот день они – трижды «Гертруды», Уланова дважды Герой Социалистического Труда и Семёнова единожды, – действительно пошли к В. В. Васильеву прямо в его директорский кабинет, и меня из артиста 2-го кордебалета перевели сразу в премьеры. На гастроли в Австрию я поехал уже в ранге солиста.

Там, в Граце, мы показывали «Лебединое озеро», «Спартак» и «тройчатки», то есть по одному акту из балетов Григоровича. Сюиты из спектаклей Юрия Николаевича, некогда сделанные им с большим мастерством, ГАБТ больше не исполнял, потому что за сюиты полагалось бы платить Григоровичу «авторские».

Поскольку в СССР понятия «авторское право» не существовало, ни Л. М. Лавровский, ни Ю. Н. Григорович, занимавшие в разные годы должность главного балетмейстера Большого театра, никаких прав на свои балеты не имели. Главный балетмейстер ГАБТа имел очень солидную зарплату, потому считалось, что его сочинения принадлежат не ему, а Большому театру. И получилось, что Григорович имеет «право» только на один свой спектакль – на «Золотой век». Потому что этот балет был поставлен уже во время перестройки, его документально оформили по-другому.

Австрийские гастроли длились больше месяца. В составе небольшой группы я еще успел слетать в Бразилию в город Джоинвиль, где в 1999 году В. В. Васильев открыл Школу балета Большого театра.

55

Вернувшись в Грац, мы с Мариной Тимофеевной между спектаклями снова ездили по музеям и историческим местам… Она, как всегда, бодро бегала и находилась в прекрасной форме.

В тот день шла «Раймонда», танцевала Г. Степаненко. Мне она в «Раймонде» очень нравилась, Марина Тимофеевна с ней очень интересно и красиво партию сделала. Мы с Семёновой смотрели балет из зала, и, когда пришли на сцену, там уже стоял Гордеев, делал Гале одно замечание за другим, типа там не так, здесь не этак. Семёновой это не понравилось, держа меня под руку, она сказала: «Славик, ты мне сделай замечание, я педагог, я исправлю». «Ну что вы помните, Марина Тимофеевна, когда вы танцевали? – небрежно бросил он и, обращаясь к Степаненко, продолжил: – Надо посмотреть, как танцевали в Ленинграде, вообще, надо пригласить оттуда кого-то и поучиться, как надо „Раймонду“ танцевать!»

Вся труппа стоит и слышит этот диалог. Немая сцена. Марина рассвирепела: «Ты в своем уме? Ты кто, чтобы вообще делать такие заявления? Ты когда-нибудь это танцевал? Ты что-нибудь вообще из себя представляешь?» На что «Славик» ответил типа: «Вы ничего не помните, вы уже в том возрасте, когда вы ничего не помните!» В этот момент Семёнова, не меняя выражения лица, так впилась своими остро подпиленными ногтями мне в руку, что я едва не вскрикнул от боли. А сама с улыбкой говорит: «Хорошо, Славик, мы с тобой потом поговорим. Коленька, пошли». Марина Тимофеевна вышла со сцены с высоко поднятой головой.

Пока мы ехали в отель, она не произнесла ни слова и не отпускала мою руку. Мне казалось, что ее ногти уже вросли в мою кожу. Когда я довел Семёнову до номера, она сказала: «Я, наверное, лягу спать…» – «Нет, я сейчас принесу лекарство, дайте ключ». Я боялся, что Марину сейчас удар хватит, взял ключ и побежал искать что-то «сердечное». Это был единственный раз за все годы нашего знакомства, когда я Семёновой не вино наливал, а валокордин. «Выпейте!» – сказал я, она послушно выпила. Мы сидели очень долго в тот вечер.

Сначала Марина говорила на какие-то отвлеченные темы, а потом резко прервалась и сказала: «Понимаешь, мальчик…» Когда она переходила на «мальчика» – это значит, идет официальное заявление, «ТАСС уполномочен заявить». «Понимаешь, мальчик, так нельзя себя вести ни с кем, тем более с женщиной. Я уже не говорю, что я его педагогом в театре была, что я старше, это неприлично. Но он не с той связался!» – сказала Марина.

С той поры Семёнова в сторону Гордеева даже головы не поворачивала. Однажды во время класса мы сделали от силы три движения, в зал вдруг входят Гордеев с Богатырёвым и садятся. Семёнова нам: «Поклон!» Мы делаем поклон, а она говорит: «Все свободны». Гордеев даже подпрыгнул: «Марина Тимофеевна! У вас еще сорок пять минут!» «Да, но мы всё успели, у нас техника!» – ответила Марина, даже не глядя на них. Встала, пошла, и все мы, артисты, за ней ушли.

В другой раз идет урок, они снова пришли, сели. Семёнова встала и начала не просто давать урок, а сама показывать все комбинации, от plié до grand battement. Ей 88 лет на тот момент. Показывая очередную комбинацию, она поворачивалась к ним и спрашивала: «Ну что, правильно я показала? Или вы мне сделаете методические замечания?» Она уделала их, даже не могу описать как! Мы станок закончили, Марина говорит: «Поклон, спасибо. До свидания, все свободны!»

Через неделю, к концу гастролей, в труппе решили сделать капустник. Была такая традиция в Большом театре. Артисты сочиняли стихи, песни на злободневные темы, кто пел, кто танцевал, все с большим юмором делалось, и юмор этот мог быть очень злой.