Мой учитель Филби

Вот письмо на кондовом, доморощенном английском, которое мы, ученики, написали Филби после завершения одного из годичных семинаров:

«Dear comrade, professor Kim! Please accept our gratitude for Your lectures, seminars, tutorial and professional jokes. We very appreciate Your titanic efforts and promise You that the knowledge we received on memorable for us Fridays will fruitfully serve to our common goal. We always admire You as a friend, wise teacher and comrade at arms. Your diligent students and colleagues – Albert, Alexander, Victor, Maxim, Vladimir».

«Дорогой товарищ, профессор Ким! Просим принять нашу благодарность за ваши лекции, семинары, обучение и профессиональные шутки. Мы исключительно ценим ваши гигантские усилия и обещаем вам, что знания, полученные по памятным для нас пятницам, плодотворно послужат нашему общему делу. Мы всегда восхищались вами как другом, мудрым учителем и товарищем по оружию. Ваши прилежные ученики и коллеги – Альберт, Александр, Виктор, Максим. Владимир».

Кстати, имейте в виду, что вам, возможно, встретится целый ряд бывших сотрудников КГБ, и близко к Филби не подходивших, но вдруг вспомнивших, будто они были с ним вась-вась. Пошла мифология, что, в принципе, естественно. Большие имена обрастают легендами. На самом деле круг был, поверьте, довольно ограничен.

Однако продолжу об учебе. Мы брали у Кима материалы, которые он готовил для нас на английском. К примеру, тезисы о парламенте в его изложении, переводили их и то, что он нам говорил на занятиях. Из таких вот главок получился специальный том. Где он сейчас, я, разумеется, не знаю.

Зато мне известно, что произошло с характеристиками, которые писал Филби. Они оказались в холщовых мешках с документами, подлежащими уничтожению, попятное дело, путем сожжения. В специально оборудованном помещении к твоим услугам синие халаты, нарукавники.

Ты вываливаешь содержимое мешка в печь, стоишь и шуруешь кочергой до тех пор, пока все это полностью не прогорит.

Мы с моим другом и коллегой Юрой Кобахидзе перебирали эти бумаги и наткнулись на оригиналы наших характеристик, написанных Кимом, без фамилий, просто под именами, на свой страх и риск взяли эти листочки, перепечатали, привели в хороший вид, короче, сохранили. Ведь эти характеристики хранились не в наших личных делах, не в кадрах. Они были обречены на сожжение.

Даже в нашем отделе, увы и ах, никому эти характеристики оказались не нужны. Хотя на них многие ссылались, читали их. Оценки учитывали, а к самим материалам отношение было разгильдяйское. Конец восьмидесятых – начало девяностых, еще и Союз не распался.

За пределами школы мы с Кимом не общались. К нему домой друзья-кураторы нас в период учебы не пускали. Общение ограничивалось конспиративной квартирой.

У Филби, как и у некоторых людей его ранга, всегда был куратор от контрразведки. Но уже ближе к середине восьмидесятых мы с учителем умудрялись встречаться, обходя его. Был период, как я говорил, когда Филби считался чуть ли не диссидентом. Как же, он ведь ругал Брежнева! Так что у Кима в общении с разными направлениями нашей службы тоже были свои нюансы.

Потом кое-что изменилось. Мы познакомились с Руфиной Ивановной, созванивались с ней и заходили к Филби на квартиру. Он принимал нас, сидя в привычном, любимом кресле. Руфина уже знала нас всех по именам – Юру Кобахидзе, меня, других ребят.

Руфина нуждалась в поддержке

Сложилось так, что Руфину я очень поддерживал. Началось все, когда мы поняли, что она бедствует. Все свои силы, время, годы она отдала Киму. Но в 1988 году он ушел из жизни, и наступили трудные времена, конечно, не только ДЛЯ Руфины Ивановны, но и для всей страны. В начале девяностых пенсия у нее была такая, что и назвать стыдно – где-то пять долларов в пересчете с инфляционных рублей. Надо было Руфину поддержать.

То самое обращение в аукционный дом «Сотбис», о котором многие писали с неким осуждением, было мерой вынужденной. Моя идея. Да, я тут немного согрешил, формально был еще сотрудником службы, находился в процессе увольнения, но никого в известность не поставил, связался с «Сотбис» сам.

В английских газетах тогда на видном месте красовалась фетровая шляпа. Но, скажу вам, не Филби, как многие думают, а Гая Берджесса.

Ушла она куда-то в частную коллекцию.

Сюда, в Москву, приезжали к Руфине разные люди. Представлялись они писателями, профессорами. Однако попадались среди них элементарные жулики, на вид такие интеллигентные, в очках, только подворовывали. Вплоть до того, что один деятель утянул у нее девять фотографий.

Целая делегация явилась из одного американского университета.

Смотрели они, а потом уверенным тоном предложили за все пять тысяч долларов. Сами понимали, что уж слишком перегнули. Ладно, дескать, вы неправильно поняли наш английский, мы имели в виду пятнадцать.

Руфина – человек деликатный, да и я грубостью не отличаюсь, что подмечал еще Ким. Но приходилось этих наглых покупателей выставлять. Они все с ходу схватывали. Ну что вы, давайте еще поторгуемся. Сплошное расстройство!