Мои университеты. Сборник рассказов о юности

Мне вспоминать было нечего. Я понятия не имел об этом переключателе, а пытаться найти его на матчасти, занимавшей целую стену и утыканную разнообразными тумблерами, лампочками, рубильниками, было все равно что искать иголку в стоге сена. Я безнадежно взирал на это торжество военной технической мысли, как вдруг заметил, как отвечавший в это время что-то по плакату, висевшему на другой стене, Гриня, активно жестикулировавший указкой, как-то уж очень активно махнул ей, да так, что она своим острым кончиком уперлась на долю секунды в какой-то еле заметный тумблер на матчасти и тут же вернулась к плакату.

– Ну, что? Похоже, вы даже этого не знаете. Ничего не остается, как встретиться еще раз, – обернулся ко мне полковник.

Терять мне было нечего, и я указал на тот самый тумблер.

Полковник был удивлен не меньше, чем я.

– Ммм… да. Сегодня вам повезло, курсант. На троечку наскребли.

Однажды подполковник Слепнев, не читавший до этого нам лекции и пришедший на замену, построил нас в шеренгу перед аудиторией и решил провести воспитательную работу в армейском духе. Естественно, что не прошло и двух минут, как нам это надоело, мы стали перешептываться, толкаться, короче, всеми способами нарушать дисциплину в строю, при этом стараясь остаться незамеченными офицером, вышагивающим вдоль нашей шеренги от ее начала к концу и обратно.

Я незаметно пинаю коленом под колено стоящего рядом Воронина, и он на полусогнутых непроизвольно делает шаг вперед, чтобы удержать равновесие. Подполковник резко оборачивается, замечает это движение и надвигается на Воронина:

– Два шага из строя.

Воронин шагает.

– Фамилия?

– Воронин.

– Не Воронин, а курсант Воронин. Здесь вы все курсанты. Вы слышали, что я говорил?

– Да.

– Не да, а так точно.

– Так точно.

Подполковник, изначально настроенный негативно, возможно, из-за того что он вовсе не мечтал подменять сегодня Гуськова, накаляется все больше и больше.

– Вы знаете, как надо вести себя в строю?

– Так точно.

– Ни черта вы не знаете. Привыкли на всем готовом. Ну?

– Так точно.

– Не то что ваши отцы и деды. Вы не знали голода, вы не знали холода…

– Никак нет.

И тут в притихшей шеренге на фланге раздается громкий, неудержимый хохот. Смеется раскатисто в голос наш одногруппник Чернышов, обычно тихий и в безобразиях не участвующий.

Подполковник ошарашенно, ничего не понимая, смотрит на хохочущего студента. В его голове не укладывается, как можно смеяться в такой момент:

– Что я сказал смешного??? В отличие от ваших дедов, вы не знали голода…

Чернышов разражается новым приступом смеха. Причем остановиться он не может. Подполковник в ярости.

– Марш из строя. Строгий выговор!!!

Соглашусь, свинство и святотатство неудержимо хохотать, когда поднята тема сложной и героической страницы истории нашей страны. Не может быть этому оправдания… кроме одного. Бок о бок в строю рядом с Чернышовым в этот момент стоял наш одногруппник по фамилии Голод. Все сдержались, а Чернышова этот незапланированный каламбур довел до греха.

Выговоры, которыми нас награждали, заносились в журнал и, как желтые карточки в футболе, накапливались и имели последствия для их обладателей. Последствия эти нарисовались в конце обучения на военной кафедре, перед последним экзаменом по «войне». Те, у кого не было выговоров, получили за последний экзамен автоматом «отл» или «хор». Обладатели одного выговора, путем отработки трудовой повинности на военной кафедре в течение двух дней самоподготовки, тоже получили «автомат». С какой завистью смотрели на нас, отработчиков, те трое несчастных, которые не могли рассчитывать на «автомат» и вынуждены были готовиться к экзамену, пока мы производили мелкие ремонтные работы на кафедре.

Самым несчастным из трех страдальцев был, конечно, Воронин. Вообще, если накапливалось больше трех выговоров, курсанта должны были отчислять с военной кафедры. Это означало, что после окончания института он не становился офицером запаса и должен был бы идти рядовым в армию – бронь от армии на время обучения прекращала действовать.

У Воронина к концу обучения на кафедре накопилось шесть строгих выговоров. Это был уникальный случай. Офицеры жаждали его крови. Ему не давали допуск на экзамен. Воронин висел на волоске. Он уже прикинул, что до окончания института двоих законных детей, в отличие от Гуревича, начавшего раньше, ему настругать уже никак не успеть. Воронин в те дни напоминал Грушницкого из «Героя нашего времени». В минуту отчаяния он всем нам пообещал выкатить ящик водки, если все-таки закончит кафедру.

За него просил замдекана по физкультуре, так как Воронин был второй ракеткой института по настольному теннису. Наша кафедра в лице куратора группы тоже просила дать ему шанс, дабы не портить статистику факультета.