Мой век

С первых дней мы почувствовали власть специальных предметов — лесоведения, лесоводства, геодезии, лесоустройства. Их преподавали компетентные специалисты, отлично знавшие свое дело и любившие его. Лесоведение читал кроткий и обходительный Лев Евлампиевич Екиманский. Лес представлялся ему единым живым организмом, гигантским и необъятным, со своими законами и порядками, бедствиями и болезнями. О дереве, пораженном каким-либо вредителем, он говорил с такой же нежностью и тревогой, с какой может говорить лишь мать о внезапно заболевшем ребенке. Екиманский собрал богатую коллекцию древесных пород. В ней были представлены, наверное, леса всего земного шара.

Всем нам сразу же понравился преподаватель геодезии Валентин Петрович Губарев. Помню, в аудиторию вошел высокий молодой человек, черноволосый, с удивительно чистыми голубыми глазами, поздоровался, улыбнулся, спросил:

— Знаете ли вы, что такое геодезия? Не сомневаюсь: знаете. И все-таки напомню: геодезия — наука, возникшая в глубокой древности, всё время развивающаяся, помогающая людям определять формы и размеры земли, проводить измерения на земной поверхности для отображения ее на планах и картах. Не было бы геодезии — не было бы планов и карт. А как без них человечеству?

Губарев мило улыбнулся, подошел к доске и несколькими крупными знаками изобразил мелом какое-то, конечно, незнакомое нам теоретическое построение; постоял молча у доски, объяснил: «Формула земли». Затем стал прохаживаться по классу. У него был поразительно легкий шаг, будто земля, формулу которой он разжевывал, угодливо пружинила под его ногами.

Губарев был уверен в том, что, если лесовод не знает или плохо знает геодезию, это не лесовод, а недоразумение. И свою убежденность он передал всем нам.

Инженер-лесоустроитель Лавренев, простой, любивший подчеркивать свою мужиковатость, пришел на первое занятие в бродовых сапогах с высоченными голенищами, перетянутыми специальными ремешками. Заговорил с порога:

— Вы, понятно, думаете, что я нарядился в такие сапоги-скороходы ради чудачества. Ошибаетесь. Это обувь моей профессии. Мы, лесоустроители, — первопроходцы. Бываем там, куда Макар телят не гонял. Тяжелы лесные марши. Будьте готовы к ним, если хотите, чтобы в вас признавали настоящих лесоустроителей.

Из преподавателей общих дисциплин запомнились Валентина Васильевна Полякова и Владимир Александрович Богданов.

Хорошо известную в Петрозаводске математичку В. Полякову — маленькую, полную женщину с пухлыми румяными щечками-булочками — все называли Булочкой. Она знала это, но не обижалась.

На первом и втором курсах прежде всего благодаря Валентине Васильевне, которая великолепно владела предметом, мы сумели не только полностью пройти программу средней школы, но и начать изучение высшей математики. На третьем курсе нас ожидали бином Ньютона, интегральные исчисления, дифференциальные уравнения. Но их не оказалось. Мы недоумевали, а старшекурсники посмеивались: «Вы, мальчики, не доросли до высших премудростей!» Но дело было в другом. Попросту начальство сочло, что высшая математика отныне нам не нужна, и выбросило ее из программы.

Не тогда ли, не в тысяча ли двадцать девятом году и начались сокращения учебных программ, их урезывание, упрощение, которые в конце концов привели к тому, что сейчас, спустя шестьдесят лет, приходится пересматривать, исправлять постановку всего народного образования снизу доверху и сверху донизу.

Да что там урезанная программа! Нам «урезали» целый учебный год. Срок обучения в лесном техникуме четыре года, а нас выпустили в конце третьего года обучения. Предлог: острая нехватка специалистов лесной промышленности. Но действительная причина досрочного выпуска состояла в том, что администрация техникума не успела подготовить общежитие. Мы, подвернувшиеся под руку, попросту были принесены в жертву ее безответственности.

Владимир Александрович Богданов, как я уже сказал, преподавал в техникуме русский язык и литературу. Аккуратный, подтянутый, всегда в отглаженном костюме, белоснежной рубашке с бабочкой, в старинном пенсне, он производил впечатление старорежимного барина. Но мы уважали его, как я теперь понимаю, потому что это был человек высокой культуры. Нам всё нравилось в нём — и его изысканные манеры, и то, что он говорил, и то, как говорил. Знания у него были обширные, охватывающие не только русскую, но и мировую литературу.

Как-то в компании Богданов сказал, что он все-таки либерал. Этого было достаточно, чтобы его освободили от преподавательской работы. В защиту Богданова выступила комсомольская организация техникума. В обком партии с протестом направился наш секретарь Борис Светлосанов. В обкоме сказали, что Богданов не будет восстановлен на работе: человек, у которого политический ветер в голове, не может воспитывать молодежь. И устроился Богданов где-то переписчиком.