Мой век

Осенью 1972 года я приехал по делам на Кяппесельгский лесопункт. Встретил в поселке знакомого тракториста. Он нес в руках веревку. Сильный, уверенный в своих силах человек, на этот раз был явно растерян и раздосадован. Я спросил, что случилось. Тракторист взмахнул веревкой:

— Вот всё, что осталось от моей коровы.

Я недоуменно пожал плечами. Тракторист объяснил:

— Отвел на убойный пункт.

— А ребята, что? Без молока остались?

— Без молока, — тракторист горько усмехнулся. — Брусничным рассолом поить буду.

Он помолчал. И вдруг грубо, матерно выругался. Как видно, и сам не ожидал такого взрыва, смутился, потом стал доказывать, почему отказался от коровы. Надоело ночами косить, ночами траву на хребте таскать. Как вор. Хватит!

На второй день я встретился с председателем Кондопожского райисполкома Н. И. Вайгановым, спросил у него, почему в Кяппесельге не выделяют владельцам личного скота покосов — есть же постановление райсовета. Бывший летчик, человек с твердым и крутым характером, Вайганов ответил:

— Потому что порядка у нас нет, дисциплины, но я им мозги вправлю.

Возможно, Вайганов и «вправил мозги» кому следует. Но кяппесельгскому трактористу это уже не помогло.

К чему же, в конце концов, привела, мягко говоря, близорукая политика, направленная против приусадебных участков, личных хозяйств? Я навел справки. Вот что выяснилось: если в 1969 году в личном пользовании работников совхозов, жителей рабочих поселков Карелии насчитывалось 22200 коров, то к 1988 году число их сократилось до 5500 голов.

После 1964 года, когда был свергнут Н. С. Хрущев, перекосы в руководстве сельским хозяйством приняли еще более уродливые формы. Чего стоит, например, гигантомания — увлечение огромными животноводческими комплексами. Эти «дворцы» строились долгими годами, требовали многомиллионных затрат, разоряли хозяйства. Нужной отдачи от них не было.

Начиная со второй половины шестидесятых годов всё заметнее стало проявляться так называемое списание земель. Причем, оно считалось неизбежным. Помню, как на бюро обкома отчитывался секретарь Олонецкого райкома партии. Говоря о трудностях в сельском хозяйстве района, он заявил, что одной из главных причин их являются запущенные земли. Они ничего не дают, а поставки сельхозпродукции на них распространяются. Выход один — списать запущенные земли. Менее искушенные в тонкостях тогдашней аграрной политики члены бюро выразили недоумение. Как это списать? Как можно объявить несуществующей землю, которая есть, существует? Она не застроена, не вывезена, не изуродована карьерами — просто запущена. Здравый смысл подсказывает: ее следует восстановить, вернуть к жизни, а неразумных, нерадивых ее хозяев — наказать. Считавшие себя более сведущими, а главное, обладавшие большей властью члены бюро решили, что привлекать к ответственности некого — виновных много, в том числе и мы, члены бюро, а заброшенную землю следует списать — у района нет сил для ее восстановления.

В Карелии не хватает своего картофеля. Приходится завозить из-за пределов республики. Давно идут разговоры о том, что у нас, хотя и небольшое сельское хозяйство, но может давать достаточное количество второго хлеба. Не дает. И давать не собирается, пятится назад: если в 1960 году посевные площади под картофелем составляли 8 тысяч гектаров, то в 1966-м — 6 тысяч, в 1970 году — 4,6 тысячи гектара. С 1984 года посевная площадь под эти культуры составляет в среднем 5 тысяч гектаров. Больше совхозы не могут обрабатывать — не хватает сил, мало людей и техники. Это причина объективная. А есть ли причины субъективного характера? Есть. Одна из них — надежда на то, что для нас вырастят картофель в других краях. С этим были согласны не все. Горячившимся на бюро сторонникам развития собственного картофелеводства тогдашний председатель Совмина Карелии А. А. Кочетов разъяснял, что они «не понимают конъюнктуры». Неужели же не ясно, говорил он, что легче и выгодней завезти дешевый картофель, к примеру, из Калининской области, чем возделывать свой, дорогой, возиться с ним при наших-то малых силах.

Кто-то вспомнил, что Калининская область не раз подводила — урожаи там неустойчивые, предрекали, что останемся опять без картофеля. И пророчество сбылось. Так случалось не раз. Вывод всегда был один: на бога надейся, а сам не плошай. А что следовало за ним? Ничего. Мы продолжаем плошать.

Тяжелый удар селу нанесла ничем не оправданная, преступная кампания по уничтожению так называемых бесперспективных деревень. Нашлись теоретики-экономисты, которые стали дотошно подсчитывать, какую выгоду получит наша экономика от ликвидации малых деревень. Но что такое даже самая маленькая деревушка? Живая жизнь на самых дальних окраинах. А разве государство, общество не заинтересованы в том, чтобы и самые далекие уголки страны были обжиты, не зарастали чертополохом, не дичали, не превращались в безлюдную пустошь? Земля только тогда служит человеку, когда он постоянно живет на ней. К тому же любая деревушка — крыша над головой, кров поколений, их история, традиции, надежды и чаяния.