Мои Великие старухи

– Вы спрашиваете, чем я сейчас больше живу: прошлым или настоящим… По-моему, будущим. Это же интересней, чем то, как мы тут живем. Нас сюда бросили, как щенка, за шиворот. Щенок плавает, учится. Так и мы. Но очень важно, как мы проживем это время, важно по сочетанию с будущим, для будущего. А прошлое что же? Прошлого… его нет. Конечно, интересны хорошие книги из прошлого и хорошие люди из прошлого, память о них. Все это приятно. Но сделать мы уже ничего не можем. Разве что Борису (Борис Пастернак. – Ф. М.), нашему с Евгенией Филипповной (Е. Ф. Кунина, литератор, подруга А. И. Цветаевой, знавшая Б. Пастернака. – Ф. М.) другу, открыть музей в Переделкине. Он ему не нужен, он нужен другим, ему он абсолютно не нужен. Так же, как моей сестре Марине совершенно не нужен музей в мемориальной квартире (имеется в виду готовившийся тогда к открытию первый музей М. И. Цветаевой в Москве, на ул. Писемского. – Ф. М.), потому что Марина там уже не живет. Но для людей это воспитательно, это нужно, поэтому мы, конечно, будем отстаивать эти музеи. А настоящее… это что? Это стык между прошлым и будущим… Встреча прошлого и будущего – это и есть настоящее, оно существует эфемерно. Как во сне… Один только миг…

О бессмертии

– Искусство для меня играет только служебную роль, как переход к религии. Но есть и совершенно безрелигиозное искусство, как у милого Андрюши Вознесенского, который хулиганит по поводу Божьей Матери. В одном из его сборников написано, что какая-то девка (иначе я сказать не могу, хотя он ее называет «девушкой») в лицо Божьей Матери ругает ее сыночка, а Божья Матерь терпит и улыбается. Считаю это хулиганством. Поэтому не могу серьезно относиться к такому искусству.

Я думаю, что когда у поэта очень сильно заболит живот или очень сильно заболят зубы, он взмолится, и эта мольба будет серьезнее, чем его стихи. Потому что, когда человек молится, он начинает чувствовать свое бессмертие, из которого он создан. Мы сделаны из вечного материала, и ничего с этим поделать не можем. Очень важно вот это осознавать. Покуда человек не понял этого, он вроде бы как в темноте. А когда он поймет, тогда он пробьет себе путь, ему будет легко. Он будет идти с чьей-то помощью, взывать к чьей-то помощи, и помощь сейчас же придет.

Бог – это самый грациозный индивидуалист на свете. Он не навязывается, Он все время грациозно отступает: «Меня нет, меня нет, пожалуйста, я не настаиваю». И только когда Его зовут, Он радуется и очень просто помогает. А навязываться Он не будет. Не может и не хочет. Дана Библия, дано Евангелие, даны Святые Отцы, жизнь Святых Отцов, жизнь мучеников, которые во имя чего-то умирали. И если во всем этом разобраться, то поймешь, что временная жизнь не могла этого создать. Только сочетание с Вечностью могло создать такие судьбы. Когда поймешь, тогда интересно жить. А так, по-моему, смертная скука: знаешь, что ты завтра можешь заболеть раком или при переходе улицы тебя собьет машина – и ты умрешь, и тебя нет. Какая тут охота жить?

О старости

– Вы спрашиваете, как я переживаю свой возраст… Ответ будет неинтересным. Дело в том, что настоящая моя старость началась… восемь месяцев назад, потому что начались постоянные боли. Появился остеохондроз, болит шея, постоянно болит голова, ни наклониться, ни откинуться назад – каждое движение болезненно. Как мне жить? Я стараюсь отвлекаться или сном, или работой. А так… Радостного ощущения старости у меня нет. Может быть, и существует радостное ощущение старости, но когда человек не болеет. А когда он не болеет, тогда он и не старый, он тогда пожилой и его назвать стариком нельзя. Старик – это, с моей точки зрения, человек, который страдает от своего тела и терпит его. Что может быть в этом веселого? Правда, все дело в том, как к этому относиться. Если мне это послано и не помогают никакие врачи и никакие друзья, которых у меня много, значит, надо терпеть. И я терплю. Посмотрим, кончится ли это состояние в какой-то час или кончится вместе со мной. Приходится принимать и это.

О судьбе