Мой внутренний ребенок хочет убивать осознанно

Я уже расплатился за двойной эспрессо и ждал у дверей, когда появился Саша. Мы решили немного прогуляться по улицам нашего квартала, в первой половине дня здесь было почти безлюдно. Нам было что обсудить. Для начала я рассказал Саше, что произошло сегодня ночью.

– Другими словами, – отозвался Саша, озабоченно наморщив лоб, – выдуманная история с Хольгерсонами развивается своим ходом.

– Ты видишь здесь какую-то проблему?

– Когда речь шла о том, чтобы нас защитили от сбежавшего Бориса, я счел эту историю действительно хорошей. К счастью, Борис не сбежал. Развивать ее сейчас, ради того чтобы заснуть вечером в тишине, было, наверно, немножечко… как бы это сказать? По-ребячески.

– По-детски, – поправил я.

– Я помню, что немецкий – не мой родной язык. Но в чем разница между ребяческим и детским, на которую ты мне указываешь уже второй раз со вчерашнего дня?

– По-ребячески – это незрелое поведение взрослого. По-детски – это соответствующее возрасту поведение ребенка.

Саша воззрился на меня:

– Прости, но, если я не ошибаюсь, тебе сорок три года и ты адвокат.

– И в каждом взрослом прячется ребенок, которым он когда-то был.

Саша не стал углубляться в стоящую за этим психологическую концепцию. А я не имел намерения распространяться сейчас на эту тему.

– Как скажешь. Тогда объясни, пожалуйста, ребенку в тебе, насколько наивно полагать, что не каждый поступок влечет за собой последствия.

Я успокоил ласковым поглаживанием птичку-повторюшку в кармане.

– Думаю, точно такой же опыт приобрели вчера ночью ребятки из парка, разве нет? – Это я защитил перед Сашей вчерашнее желание моего внутреннего ребенка.

Правда, он не сразу постиг эту логику.

– Не пойми меня неправильно, рев этих идиотов по ночам мне тоже бьет по нервам. И я уже много раз был близок к тому, чтобы спуститься и лично им накостылять. Но мы же хотели отказаться от насилия в будущем? И что нам дало насилие со стороны Вальтера? Сейчас у нас на шее еще две огромные проблемы. Меня весьма тревожит то, что помимо Бориса в нашем собственном подвале два родственника Хольгерсонов гостят в еще одном подвале на другом конце города. Два типа, с которыми мы ни черта не знаем, что делать.

– Может, что-то уже изменилось и мы все-таки сообразим, что с ними делать…

Я озвучил Саше идею моего внутреннего ребенка касательно уха Бориса. Саше потребовалось некоторое время, чтобы осмыслить это предложение.

– Мы должны отрезать им уши? – Саша был шокирован.

– Не им и не уши. Речь только об одном ухе. – Я попытался придать дискуссии деловой характер.

– Не думаю, что это так уж умно, продолжать раскручивать выдуманную историю с Хольгерсонами. Отрезание ушей – это уж чересчур…

Смешно. Когда мой внутренний ребенок поделился со мной этой идеей, она звучала очень убедительно. Наверно, я должен был сам объяснить Саше, что такого хорошего я в ней нашел. А именно что она соответствовала желанию моего внутреннего ребенка оставить нашего подвального гостя в целости и сохранности. И что осуществление этого желания могло бы переписать негативный опыт детства. Но я чувствовал, что при объяснении лучше отказаться от таких понятий, как «партнерская неделя», «негативные догматы веры», «укрепление базового доверия», «вооружение» и прежде всего «Тапси», чтобы не грузить Сашу.

– Одно ухо, – еще раз уточнил я. – И ведь это одно ухо будет отрезано даже не в наказание за то, что они ошивались вечером в парке и орали «в ма…дуууу». Это одно ухо будет отрезано у засранца, который торговал коксом, вооруженный огнестрельным и холодным оружием, и усыпал детскую площадку осколками, сделав ее непригодной для детей.

Саша все еще сомневался.

– У тебя есть вариант получше? – спросил я. У него не было. – Слушай, Саша, что тебе больше по вкусу – сегодня вечером собственноручно отрезать одно из двух ушей Бориса или сегодня во второй половине дня интеллигентно получить в маленькой жестяной баночке от ребят Вальтера одно ухо, отрезанное у этих идиотов?

– Ну я не знаю…

– Сводя это к простой формуле: в нашем распоряжении имеется шесть ушей. Четыре незнакомых уха и два знакомых. С одним из этих шести нам придется расстаться. Как ты это решишь?

«Хорошо аргументируешь. В первый раз я чувствую себя в безопасности без вооружения», – похвалил меня мой внутренний ребенок.

– Если ты так ставишь вопрос…

– То-то и оно.

– И как ты себе это конкретно представляешь? Я имею в виду, что с отсутствующим ухом мы уже никогда не сможем выпустить их из подвала.

– А с двумя целыми ушами у каждого смогли бы? Этим типам известны наши имена. Они знают, кто захватил их в парке. Не знают только почему. И захотят узнать это любыми способами – они и их родственники Хольгерсоны.

– И как нам потом поступить с этими двоими и их тремя ушами? Я думал, мы больше не хотим убивать.

Слово опять взял мой внутренний ребенок.

«Сейчас мы не будем об этом думать. Мы живем в моменте, безоценочно и преисполненные любви. Если нам требуется ухо, то нам требуется ухо. Если у нас какая-то другая проблема, значит у нас какая-то другая проблема», – заметил мой внутренний ребенок, мудрый не по годам.