Мои Воспоминания

И с пятью слишком смелыми жителями Заставья он тоже свёл счёты: положил каждому заплатить семьдесят пять рублей налога вместо рубля или двух. Такой большой суммы денег сразу в те времена никто не мог выложить, никто, кстати, и не захотел бы выкладывать.

И в течение часа были все их пожитки, вместе с домашней утварью в общинном доме. После долгих просьб и слёз каждый дал по двадцать пять рублей, и он на эти деньги купил книги Талмуда для большого бет-ха-мидраша.

Во всех спорах между мужем и женой, отцом и детьми, братьями и сёстрами обращались к нему. В этих случаях он всегда звал умных хозяев и пользовался их советом. А однажды, в особенно трудном случае, обратился к раввину. Решение прадеда было всё равно, что губернатора.

Особенно его заботила судьба сирот. Он следил, чтобы их не обижали мачехи, а особенно зловредных приказывал посадить, а после освобождения не пускать в бет-ха-мидраш. Это действовало: мачеха приходила с плачем, клялась быть добрее к детям, которые её прощали, и наступал мир.

Он был учёный еврей и каждый день прочитывал дома лист Гемары. Мидраш мог цитировать наизусть, а в начале каждого месяца постился и в полночь молился.

Он также оберегал всех евреев от помещиков, чтобы никто не был обижен. В случае обиды со стороны помещика, еврей шёл к помесячному старосте и тот передавал его жалобу исправнику. И как бы это ни было, по понятным причинам, трудно, но делалось всё, чтобы у помещика чего-то добиться. Оттого, что прадеда ценило начальство, он и у помещиков имел определённое влияние. Сам он имел с ними мало контактов, никаких особых дел с ними не вёл, кроме случаев, когда приходилось о чём-то просить помещика за евреев. Тогда он ехал к помещику, и это обычно помогало.

В доме у него стоял шум от людей, по большей части бедняков. Водка тогда стоила восемнадцать грошей за горшок, а жареное и копчёное телячье мясо на закуску после шнапса всегда висело в кладовке, так что у него стоило посидеть. Люди эти были ему всецело преданы.

Зато большие хозяева его смертельно ненавидели – за его резкость и за то, что драл с них столько денег, сколько хотел.

Городской раввин был мудрый еврей, к тому же прадед ему достаточно давал на жизнь. И он советовался только с раввином, постоянно заходившим к нему на чай. И можно сказать, что в тот период был в Каменце порядок и евреи жили более или менее мирно. Помесячный староста реб Вельвель, сын Арона, был наверное самым лучшим и самым честным.

Детей у реб Вельвеля было два сына и две дочери. Старший сын, Арон-Лейзер, мой дед - фактически главное действующее лицо моих воспоминаний - проявил себя очень способным мальчиком. Учиться он не хотел и мог себе позволить этого не хотеть: отец его очень баловал, меламеды его боялись, и поскольку он не хотел учиться, они об этом тоже не очень беспокоились. Так и не стал дед Арон-Лейзер учёным евреем, хотя голову имел золотую. Совсем даже не знал Гемары – настолько не хотел учиться, и настолько ему подчинялись и так его баловали. Он любил учить Танах, хотя в те времена это считалось ересью, и заглядывал иной раз в Талмуд или в «Эйн-Яков».

В одиннадцать лет он женился на дочери реб Юдла из местечка Семятичи Гродненской губернии.

Реб Юдл был очень учёным, знал наизусть несколько сот листов Гемары из раздела «Ущербы», к тому же имел интерес к науке и хорошо, по тем временам, знал астрономию. По своей профессии он был лейпцигским торговцем и дважды в год ездил в Лейпциг в собственной коляске, запряжённой тройкой лошадей, и с кучером. Брал с собой большой ящик с серебряными деньгами и маленький – с золотыми монетами, а также книги Гемары и разные учёные книги, и по дороге читал. Была у него слабость к музыкальному инструменту под названием кларнет, на котором он любил играть, что казалось странным.

Потом перестал торговать с Лейпцигом и стал военным подрядчиком. В тот период он часто бывал в Петербурге и постоянно рассказывал истории об этом месте, о царе и о царской семье. Мне было двенадцать лет, когда он умер. Помню, что у него в ящике нашли письмо от подрядчиков всего Виленского округа. В другом письме подрядчики излагали свои претензии к казне и поручали ему поехать в Петербург, чтобы там это вытребовать. Ещё были письма из разных городов, в которых его просили к ним переехать и обещали всяческое к нему почтение. Он уже был к тому времени старым человеком.

Молодой паре, то есть моим деду и бабушке, было по одиннадцати-двенадцати лет и жили они на хлебах у прадеда в Каменце.

Дед Арон-Лейзер, будучи большим шалуном, любил играть в строящихся домах, раскачиваясь на наваленных там досках. Бабушка его оберегала, беспокоилась за него и не позволяла ему раскачиваться. Он от неё прятался, уходил куда-нибудь подальше, где она не могла его найти. Однажды – рассказывала бабушка, – она его долго искала и с большим трудом нашла. Он в этот момент сидел высоко на доске и раскачивался. Увидев её, он испугался и спрыгнул. От прыжка упал и сильно ударился. «Жена» расплакалась, и он ей тогда поклялся, что больше не будет качаться.