Мои воспоминания о Восточной Африке

28 ноября мы расположились лагерем у сильного водопада реки Каламбо на расстоянии трех часов от Бисмаркбурга. Здесь мы оставались несколько дней, так как отъезд на пароходе из Бисмаркбурга все время откладывался. Различные офицеры засыпали меня вопросами, не будем ли мы продолжать войну, не стоит ли штурмовать неприятельский лагерь, чтобы снова создать базу для дальнейшего ведения боевых действий.

3 декабря я получил телеграмму генерала ван-Девентера, помеченную 2 декабрем. Она гласила следующее:.

"Я прошу подтвердить вашу телеграмму с предъявлением вашего формального протеста против обращения с вашими войсками, как с военнопленными. Это будет передано военному министерству. Тем не менее, я уверен, вы согласитесь, что у меня не было другого выхода, как считать ваши части военнопленными во исполнение распоряжения нашего военного министерства после того, как я получил от него уведомление о капитуляции германского правительства".

В тот же день первый эшелон войск был посажен на четыре парохода. На одном из них ("Сент-Жорж"), кроме команды из состава английского флота и одного конвойного офицера, были помещены только губернатор и офицеры командования с их черными слугами. Мы получили от англичан консервированное мясо, финики и сухари, а старший ветеринар, доктор Губер, как и раньше, прекрасно заботился о нашем физическом состояния. Британский командир, конвойный офицер и вся команда были к нам чрезвычайно внимательны. Когда, после короткой остановки, вечером 3 декабря у бельгийской станции Фуа ночью разразилась сильная буря, которая разорвала парусинный навес от солнца и, между прочим, унесла сюртук доктора Губера, все английские матросы с особым вниманием хлопотали около совершенно промокших немцев.

5 декабря мы прибыли в Кигому. Этот пункт находился в руках бельгийского командования, и, сверх всяких ожиданий, бельгийцы нас приняли здесь хорошо и держали себя при этом с тактичной сдержанностью, которая так нужна была по отношению к нам. Для всех европейцев были накрыты в больших сараях столы зрелище, от которого мы в течение нескольких лет отвыкали. Появилось немного красного вина. Бельгийский губернатор командировал для нашего официального приема своего офицера-ординарца, свободно говорившего по-немецки, и я охотно воспользовался случаем, чтобы перед поездкой по железной дороге поблагодарить местного коменданта за товарищеские отношения, которые должны существовать между солдатами, даже между противниками, при условии взаимного уважения.

У англичан наблюдались только отдельные случаи плохого обращения со стороны некоторых младших офицеров, которые от природы были грубы. Старшие начальники немедленно вмешивались самым тактичным образом, когда отдельные более молодые товарищи хотели, например, удалить немецкого больного из отделения вагона. В поезде мы, европейцы, были хорошо размещены и ночью могли, как в мирное время, устраивать себе хорошие спальные места, одно над другим, вытягивая кожаные подушки и поднимая диваны. В Таборе нас встретило много немцев. Они жаловались на грабежи со стороны бельгийцев и англичан. Весьма вероятно, что творилось много беззаконий. В Додоме мы провели ночь и на следующий день утром имели случай получить воду и основательно помыться.

В Морогоро было послано извещение о прибытии нашего поезда, и здесь после полудня мы снова встретили немецких женщин, оставленных два года тому назад в Морогоро и окрестностях. Они приготовили чай и кофе, устроили буфеты с булочками и напекли в большом количестве пирожных. К этому надо прибавить еще самые лучшие фрукты.

Англичане нас приветствовали почти так же хорошо, как и немцы. Кроме одного очень любезного пожилого санитарного офицера, у меня особенно остался в памяти высокий, как жердь, капрал. Последний, по-видимому, еще до прибытия нашего поезда выпил за наше здоровье целый ряд стаканов. Но мне удалось, в конце концов, избавиться и от него.