Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

В Севастополе я остановился на северной стороне у Генерального штаба полковника Герсеванова{539}, исправлявшего должность генерал-квартирмейстера армии, человека малоспособного. Он помещался в комнате, наполненной чертежами; я пробыл в Севастополе всего один день.

Перед моим отъездом, в начале декабря, из Симферополя в Москву брат мой, узнав, что я нуждаюсь в деньгах и что я мог приехать к нему только вследствие выдачи на мою поездку денег нашей сестрой, предложил мне тысячу рублей с тем, что я буду их выплачивать, покупая для него в Москве вещи по мере получения от него поручений на эти покупки. Брат, по его словам, имел в это время лишние наличные деньги, и я очень был ему благодарен. Не успел я приехать в Москву, как его жена начала давать мне поручения на разные покупки, так что вскоре очень немного осталось у меня из полученных тысячи рублей. Получив от ее сестры, Елизаветы Борисовны фон Брин, новое ее поручение купить фортепиано, я показал последней счет покупкам, который из писем моих к брату должна была знать жена его, и затем совершенную невозможность на остальные деньги, которые тогда же отдал г-же фон Брин, купить фортепиано. Конечно, моя невестка немало бранила меня за этот отказ.

{По приезде} на первую станцию от Симферополя на р. Салгире мне сказали, что нет почтовых лошадей, что много проезжающих, и в том числе генерал Данненберг, остановлены за неимением лошадей. Я призвал старосту и требовал от него, чтобы он мне нанял лошадей, а за неимением их верблюдов или волов. К утру были заложены в мой тарантас, не помню какие из последне поименованных животных, за наем которых я заплатил очень дорого. Я употребил на проезд почтового перегона, менее 30 верст, целый день. На следующей почтовой станции повторилось то же самое; дорога в Крыму ничем не обозначена, и возчики не знали ее направления, а потому мне случалось плутать по крымским степям по нескольку часов во все стороны, так что потребовалось шесть дней для переезда до Перекопа, откуда я поехал с меньшими затруднениями.

По дороге я перегонял целые обозы раненых и партии пленных французов, англичан и турок. Между Екатеринославом и Харьковом, в одном большом селении, в котором я переменял лошадей, вошли рано утром в занимаемую мною на станции комнату несколько пленных французов; они объявили, что, узнав о моем полковничьем чине, пришли ко мне с просьбой. Я им отвечал, что я не принадлежу к полиции, но готов, если их обижают обыватели или конвоирующие их нижние чины, передать их жалобы ближайшему полицейскому или военному начальству. Они объявили, что их никто из русских не обижает, что конвой обходится с ними ласково, а конвойный унтер-офицер наилучший человек в свете (le plus brave homme du monde), но что они просят отделить их от англичан и турок, из-за которых они так долго находятся в пути, так как первые от излишнего употребления русской водки не могут держаться на ногах, а последние, хотя и не пьют, но вовсе ходить не умеют, так что конвойные выбились из сил, отыскивая лошадей для перевозки турок и пьяных англичан. Я объяснил им невозможность исполнить их желание. После того пленные сказали мне, что четвертак, положенный на каждого в день, им выдается аккуратно, при чем некоторые показали мне столько четвертаков, сколько дней они были в походе. Я удивился, что они ничего не издержали из выданных им денег. Они объяснили это тем, что в селениях нечего было покупать по случаю поста (Рождественского), а хлеб белый им дают крестьяне вдоволь и ни под каким видом не хотят принимать от них никакой платы, приговаривая при отказе от денег слово «Нечасни», т. е. несчастные.

Но они слышали, что недалеко от Харькова, о котором им говорили, как об очень хорошем городе, и они надеются в нем достать все нужное на деньги, которые накопят в походе. Я их напоил чаем; он им очень понравился; некоторые из них пили его в первый раз. Выйдя садиться в тарантас, я заметил несколько пьяных англичан, валяющихся по земле, и несколько турок, сидящих по их обыкновению на корточках. Снег около Харькова был так глубок, что я не мог продолжать мой путь в тарантасе, который оставил в Харькове, и купил зимнюю повозку.

Вскоре по приезде в Москву я описал мою поездку в Крым в письме от 30 декабря 1854 г. к товарищу моему Баландину. Письмо это может служить дополнением к {сделанному мною здесь} рассказу, а потому я его помещаю in extenso[99]: