Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Ваше Сиятельство при личном со мною в Москве свидании изволили отозваться о начальнике Московских водопроводов полковнике бароне Дельвиге, как об офицере, заслужившем полное ваше доверие и одобрение; отзыв сей побудил меня возложить на него доверенное поручение: освидетельствование обще с особо назначенным мною архитектором Маевским повреждений, оказавшихся во вновь построенных зданиях Московской таможни.

Долгом поставляю известить о сем Ваше Сиятельство и с тем вместе прошу принять уверение в отличном моем почтении и преданности.

Это отношение мне очень не понравилось: Чевкин поставлял меня в такую зависимость от Закревского, в которой я никогда не находился; вспомнил я тогда о прежнем начальнике, который своих подчиненных ни в чью зависимость не ставил.

В это же время предположено было соорудить в Петербурге памятник Императору Николаю I. Исполнение 4 барельефов к этому памятнику было поручено даровитому скульптору Рамазанову{566}, бывшему тогда директором Московского училища живописи и ваяния. Мне же поручено было Чевкиным наблюдать за успешностью работы Рамазанова, который был большой кутила; в каждый мой приезд к нему я заставал его за водкой и закуской. Вначале сюжетами трех барельефов были назначены эпизоды из бунтов 14 декабря, на Сенной во время холеры 1831 г. и Варшавского, хотя при последнем Императора не было в Варшаве. Сюжеты для барельефов передавались Рамазанову через меня; когда я сообщил их П. Я. Чаадаеву, он заметил, что не следовало бы передавать потомству несчастных эпизодов из истории царствования того, кому сооружается памятник, и что в Петербурге, вероятно, одумаются и изменят сюжеты барельефов. Действительно, я вскоре получил изменение сюжетов двух барельефов; тогда Чаадаев мне сказал, что и третий бунт отменят. Так и случилось; между тем у Рамазанова многое было уже сделано, и его работа пропала понапрасну.

{В VI главе «Моих воспоминаний»} я подробно изложил ход дела по землям жены моей и ее братьев, отданным для представления залогом по винным откупам С. В. Абазе, и о необходимости, по неисправности содержимых им откупов, отмежевать эти земли от населенных имений, к которым они принадлежали. При этом межевании оказалось земель у жены и у шурьев моих 7000 десятинами более, чем по генеральному межеванию. Тесть мой из 3600 душ крестьян, числившихся в его Макарьевском имении, отдал по отдельной записи жене моей 1067 душ с принадлежащею к ним землей, не упоминая об ее количестве и не отмежевав ее. По закону, оказавшаяся излишней против генерального межевания земля, называемая примерной, должна быть разделена между владельцами, состоящими в общем владении, по числу владеемых ими душ, так что из вышеозначенных 7000 десятин 2000 должны были принадлежать жене моей. Я переписывался об этом с моим шурином Валерием, который более других братьев занимался межеванием земель, но он не соглашался на то, чтобы жена моя имела право на означенные 2000 десятин, и замежевал их в свой и братьев его участок. Тогда это казалось мне и жене моей не только несправедливостью, но и большим для нас убытком. Впоследствии же, когда назначена была подать с земли в пользу казны и земства, мы от этого выиграли, так как нам бы пришлось платить повинности с этих 2000 десятин, которые, равно как и прочая наша земля, не приносили {бы} нам никакого дохода.

В зиму 1855/56 г. шурин мой Валерий часто встречался у меня с другом моим А. И. Нарышкиным, при котором неоднократно говорили о несправедливости моих шурьев относительно присвоения в свою пользу всей вышеупомянутой примерной земли. Нарышкин, очень любивший меня и жену мою и желавший улучшения нашего денежного благосостояния, как-то раз, в присутствии жены моей, сильно заспорил об означенном предмете с моим шурином Валерием. Жена моя обиделась за своего брата и просила Нарышкина не бывать у нее. Конечно, он продолжал ездить ко мне, но мне очень было неприятно, что он принужден был не видеться с моей женой. Это положение продолжалось более полугода; впоследствии жена моя и Нарышкин помирились и снова подружились по-прежнему.