Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Весной 1856 года старая наша знакомая княжна Елена Ивановна Касаткина-Ростовская{578} просила мою сестру, А. И. Викулину, познакомить с нею Михаила Дмитриевича Засецкого{579}, которому, по словам Касаткиной, очень нравится старшая дочь моей сестры, Валентина{580}, и который был бы для нее хорошим женихом. Не было причины отказать в приеме Засецкого в доме сестры; замечу, что 23 года назад та же Касаткина сватала сестру мою за родного брата М. Д. Засецкого, Анд рея. М. Д. Засецкий по прошествии некоторого времени сделал предложение; сестра моя отвечала, что она переговорит с дочерью и со мной. Большая разность лет между Засецким (ему было 42 года) и моей племянницей (ей было 19 лет), некоторые странности в жизни старого холостяка и какие-то особые манеры в обращении сделали меня противником предполагавшейся женитьбы, так как по красоте, уму, доброте и довольно богатому приданому моей племянницы я надеялся, что она сделает то, что в свете называют хорошей партией. Она с ребячества отличалась необыкновенной мягкостью и никогда ни в чем, не только матери, но и никому не противоречила.

Все время ее замужества она постоянно делала только угодное мужу, никогда не заявляя своих желаний. Один раз во всю ее жизнь она высказала свое желание весьма решительно. Когда сестра объявила ей о сделанном предложении и моем на него взгляде, который разделяла и сестра, она отвечала, что согласна на предложение Засецкого, но, конечно, если ее мать или даже дядя (т. е. я) этого не желают, то предложение Засецкого она просит считать как бы не бывшим и поступит согласно моей и ее матери воли, которая, конечно, направлена к ее пользе. После столь положительного объяснения такой мягкой, как воск, девочки, конечно, последовало согласие и ее матери и мое. Свадьба была в середине лета; у Засецкого посаженой матерью была его бабка, почти столетняя, но довольно бодрая старуха. {О Засецком не раз будет упоминаться в следующих главах «Моих воспоминаний».}

К коронованию Государя съехались в Москву все высшие сановники и между прочими главноуправляющий путями сообщения Чевкин, который с женой{581} своей и сыном поселился в нанятом при графе Клейнмихеле доме Базилевского{582} (впоследствии Рукавишникова) на Тверском бульваре. В это время я познакомился с его женою и ближе сошелся с Чевкиным. Их сына{583} я тогда видел только один раз; я пришел к Чевкину очень рано по делам службы; он пригласил меня в столовую, где его жена разливала чай. Вдруг с треском отворились двери в столовую, чрез которую пробежал красивый молодой человек в расстегнутом военном сюртуке, бледный, нечесаный. Он не ночевал дома и, конечно, мог бы пройти в свою комнату и не мимо своих родителей; отец при входе сына пожал плечами, а лицо матери выразило сильное огорчение. Впоследствии я ближе познакомился с сыном Чевкина; при хорошей образованности, недюжинном уме и весьма замечательном даре слова, он был большим негодяем: занимал без отдачи; пользовался положением отца, чтобы занимать или просто брать деньги у подрядчиков ведомства путей сообщения; наконец, вследствие дурных проделок должен был оставить Россию и жить во Франции, где и умер, кажется, в 1869 году. Потеря единственного, хотя и блудного сына была очень горька его родителям, и в особенности матери.

К коронации было приглашено несколько военных генералов из числа находившихся на службе внутри Империи, в том числе был брат мой Николай, несколько раз раненный в Севастополе. Он был в 1856 году начальником штаба 4-го пехотного корпуса и жил в Воронеже. За то, что брат поместился в Москве у нашей сестры, которую жена его не могла терпеть, последняя делала нам и мужу своему, которому впоследствии запретила видеться с сестрою, много неприятностей.

{Торжества коронования и праздники по оному случаю в Москве описаны неоднократно, и поэтому я скажу о них только несколько слов.} В Успенском соборе{584} к торжеству коронации были сделаны разные приготовления, осмотр которых допускался только высокопоставленными лицами или по особо выданным Московской дворцовой конторой{585} билетам. По случаю проведения мытищинской воды в Кремлевский дворец, я был известен чиновникам этой конторы и потому полагал возможным взойти в собор для осмотра упомянутых приготовлений без билета; меня, однако же, в него не пустили; я вздумал не послушаться останавливавших меня чиновников и взойти насильно, однако же, это мне не удалось. Я был в это время сильно раздражен {подобно тому, как при требовании в 1841 году, чтобы меня перевезли через Керчь-Еникальский пролив, что мною описано в IV главе «Моих воспоминаний». Но желание мое взойти насильно в собор было тем непростительнее, что я в это время был 15-ти годами старше, и мне без всякой потери для себя и для кого бы то ни было не [нужно было] осматривать приготивлений в соборе}.