Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Когда я сказал, что машина продолжает действовать, Чевкин с неудовольствием сказал, что в такое критическое для мытищинского водоснабжения время, когда требуется полное мое внимание, чтобы действующая машина не остановилась, мне не следовало бы часто отлучаться из Москвы. Я объяснил Чевкину о моем предположении заказать новые водоподъемные машины за границей, о согласии на это графа Закревского и об условиях, на которых Колиньон соглашался уничтожить контракт на поставку машин, заключенный с заводом герцога Лейхтенбергского.

Чевкин заметил мне, что допущение замены этих машин заграничными требует предварительного обсуждения компетентных лиц, которые если и согласятся со мною, то и тогда потребуется иметь письменное согласие совета управления Главного общества российских железных дорог на уничтожение контракта и что это распоряжение должно быть представлено на Высочайшее утверждение, а потому он полагал, что пока все это состоится, мне надо неутомимо на месте наблюдать, чтобы действующая машина не подвергалась повреждению. Я возразил, что сделанные мною в Москве распоряжения дают мне надежду, что эта машина прослужит еще несколько месяцев безостановочно, но что мне необходимо немедля ехать за границу для заказа водоподъемных машин, в противном случае они не могут быть доставлены с навигацией этого года, а старая водоподъемная машина, действующая уже беспрерывно в продолжение 9 месяцев, конечно, не в состоянии будет безостановочно еще действовать полтора года, так что в этом случае водоснабжение Москвы мытищинской водой, несомненно, прекратится.

Тогда Чевкин сказал мне, что все же о моей поездке за границу и о причинах, ее вызывающих, надо представить Государю. Я просил это сделать при первом его личном докладе, в следующий четверг, 6 февраля. Он на это не соглашался, причем сказал, что мне потребуется выдать денег на проезд и что получение их из Московской городской думы может замедлить мой отъезд. Я отвечал, что положение, в которое я поставлен дурным исполнением водоподъемных машин на заводе герцога Лейхтенбергского, до того невыносимо, что я, при всей своей бедности, готов был бы ехать за границу для заказа машин на свой счет, но что такое с моей стороны пожертвование оказывается ненужным, так как Закревский мне выдал собственные его деньги, в уверенности, конечно, что они будут ему возвращены думой, по утверждении Государем доклада Чевкина по этому предмету. Тогда Чевкин, отбросясь на спинку кресла, в котором сидел, сказал плачевным тоном:

– Что это вы, барон, со мною делаете? Я подумаю о том, что Вы мне говорили. Приходите завтра.

На другой день я нашел всеподданнейший доклад Чевкина уже написанным совершенно сообразно моему предложению, а на третий день он был утвержден Государем.

Я не замедлил моим выездом из Петербурга; до Ковно я ехал в почтовой карете; по причине глубокого снега на шоссе езда во многих местах была очень медленная; меня тогда очень поразила проволока телеграфа, которая постоянно от ветра шумела; это устройство было тогда еще ново; я, конечно, его видел на железной дороге между двумя столицами, но шум поезда по этой дороге заглушал шум телеграфной проволоки. По шоссе от Ковно до прусской границы, называвшемуся Царским, мне приходилось ехать в телеге, что по случаю сильных морозов меня очень страшило. Какой-то барон, которого я забыл фамилию, ехал с семейством из Петербурга в почтовой карете, нанятой им до прусской границы; у него было порожнее место, которое он предложил мне. Он ехал в Копенгаген советником нашего посольства, при котором еще прежде состоял несколько лет. Дорогой он мне подробно объяснял так долго всех занимавший вопрос о Датском и Шлезвиг-Голштинском наследстве. Мы расстались на первой прусской почтовой станции Шталупенене, где отдохнули в теплых комнатах с хорошими постелями. Шталупенен был тогда небольшой деревней, и невольно делалось сравнение этой чистой деревенской гостиницы с нашими гостиницами в губернских даже городах; сравнение, конечно, не в пользу последних.