Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

В семейном отношении Толстой был не более счастлив; жена его, сын и две дочери обращали мало на него внимания; он в своей семье казался чужим и не имел в своем доме пристанища; дети над ним посмеивались. Дом моей свояченицы был постоянно посещаем какими-то молодыми людьми без имени и воспитания; беспорядок и грязь в доме были невообразимые. Дети плохо учились; наконец, появились в их доме так называемые нигилисты{610}, и в это время старшая их дочь Мария, убежав из дома, обвенчалась с лекарем Покровским, который, к счастью, вышел очень хорошим человеком, а сын Николай недоучкой женился.

В начале 60-х годов обстоятельства Толстого дошли до того, что он должен был, для уплаты своих долгов, продать подмосковную; ему не на что было нанять квартиру в Москве, так что он переехал жить в нижегородскую деревню, оставив в Москве жену, которая осталась жить у своей дочери Покровской. Толстой не переписывался ни с кем и не жил в нижегородском имении своей жены, так что в то время, в которое он не занимал официальной должности, никто не знал о том, где он находился. Были слухи, что он арендовал мельницу в имении своей сестры Екатерины Сергеевны Киреевской{611}, но что и это дело у него шло нехорошо. В начале 1872 г. швейцар больницы, в которой служил его зять Покровский, заявил последнему, что приходил какой-то господин, спрашивал о нем и, между прочим, о том, много ли у него практики и много ли он с нее получает денег. По описанию швейцара догадались, что этот господин был граф Толстой, и обе его дочери поехали по всем московским гостиницам отыскивать своего отца, но безуспешно. Спустя несколько дней Толстой, придя к Покровским, объяснил, что он действительно расспрашивал швейцара больницы и обвинял своего сына в том, что последний ездит в Нижегородскую губернию за ним шпионить, и успокоился только после долгих уверений сына, что ему не к чему этим заниматься и что он к этому и средств не имеет, обязанный ежедневно бывать в правлении Московско-Ярославской железной дороги и прожить с женою и ребенком на 50 руб. в месяц, которые он получал за свою службу из означенного правления. После этого посещения жена и дети видели Толстого только в 1875 г. во время его кончины в Москве.

По издании Манифеста 19 февраля 1861 г. пришлось всем противникам уничтожения крепостной зависимости крестьян, в том числе и Толстому, помириться с новым положением. Во всем околотке, в котором находится нижегородское имение его жены, крестьяне, поддерживаемые мировыми посредниками, избранными из числа так называемых красных, в продолжение трех лет почти вовсе не платили оброка, а впоследствии Нижегородское губернское по крестьянским делам присутствие, основываясь на донесениях упомянутых мировых посредников, оценивало выкуп крестьянских наделов в означенном околотке до того дешево, что выкупной суммы едва достало для уплаты долга в сохранную казну опекунского совета, в которой все имения этого околотка были заложены. По этому случаю Толстой произносил чрезвычайно резкие речи в дворянских собраниях во время выборов и приезжал в начале 1860-х годов в Петербург, где останавливался у меня.

Приехав совершенно неожиданно и видя мое тесное помещение, он заявил, что останется в Петербурге несколько дней, а остался более трех месяцев. Он по приезде был у тогдашнего министра внутренних дел [Пет ра Александровича] Валуева и на вопрос последнего:

– Что доставляет мне удовольствие видеть у себя ваше сиятельство?

Отвечал весьма резким тоном:

– Голод, ваше высокопревосходительство, голод; я, жена, дети и внуки умираем с голода.

Причем объяснил, что этому причиной дурные распоряжения местных учреждений по крестьянским делам, и просил защиты. Неотвязчивость Толстого была известна Валуеву, как по выходкам его в Нижегородском редакционном комитете по крестьянскому вопросу, так и по следующему случаю. В проезде Валуева через Москву, M. Н. Лонгинов познакомил с ним в клубе Толстого, который замучил Валуева рассказами о крестьянских делах Нижегородской губернии и о своих брошюрах по этому предмету, несколько экземпляров которых обещался на другой день доставить Валуеву. Но это посещение, по словам Толстого, было неудачно. Толстой рассказывал, что, немедля по его приезде к Валуеву, взошел к последнему какой-то «важный поп», которым Валуев занялся и затем не имел времени заняться Толстым. Этот «важный поп» был Московский митрополит Филарет. Во время пребывания Толстого в Петербурге Валуев неоднократно спрашивал моего двоюродного брата Николая Александровича Замятнина, бывшего тогда управляющим земским отделом, о том, когда Толстой уедет из Петербурга; присутствие Толстого в Петербурге видимо его тяготило.