Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

В ноябре 1857 г. издан первый Высочайший манифест об улучшении быта помещичьих крестьян или, проще, об освобождении их от крепостной зависимости{607}. Это великое дело было желанием только весьма небольшого числа лучших людей; большая же часть помещиков и чиновников и все низшие сословия не были к тому приготовлены. Были достоверные слухи, что, когда при Императоре Николае составлен был Комитет с целью приготовить основания к освобождению крестьян, Наследник был против этой меры, и потому хотя и известно было некоторым, что для разработки этого вопроса в Петербурге был образован Секретный комитет из высших сановников, но почти все были уверены, что о нем потолкуют по-прежнему и по-прежнему же его отложат. Мне известно было, что в числе членов означенного комитета был Чевкин, который в проезд свой через Москву осенью 1857 г., для осмотра работ ведомства путей сообщения, разъезжая со мною по этой столице в одном экипаже, обращал особое внимание на мой рассказ о значительном числе домов, отдававшихся внаймы, так как их владельцы, по запутанности дел, и в особенности в ожидании переворота, не в состоянии жить в столицах. Чевкин ни одним словом не дал мне понять о том, как этот переворот был близок к осуществлению.

Манифест об улучшении быта крестьян разрешил все недоумения; почти все помещики были против освобождения крестьян с наделом земли; многие хотели сохранить полицейскую власть над крестьянами, т. е., сохранить крепостное состояние в другом виде. {Я не буду упоминать всего, что говорилось, писалось и делалось в это время по означенному предмету; конечно, об этом интересном во всех отношениях времени останется очень много записок.} В разговорной комнате Английского клуба отражались мнения всей Москвы; так называемые ее президент Головкин и вице-президент Лонгинов (M. Н.) [Михаил Николаевич] приняли сторону большинства и постоянно осуждали меры правительства. Между тем, сначала в Нижегородской губернии, где в это время производились дворянские выборы, и потом в Московской и других губерниях составлялись адресы к Государю, в которых изъявлялись по обыкновению всеподданнейшие чувства и отзывались на вышеупомянутый манифест желанием дворянства {каждой из этих губерний} улучшить {в них} быт крестьян. Эти адресы писались большей частью потому, что после издания манифеста в ноябре 1857 г. нельзя было не писать их, а частью и потому, что дворянство надеялось, выказав готовность исполнить волю Государя, потерять при этом перевороте сколь возможно менее своих имущественных и политических прав. Толкам об этом важном деле, так близком каждому из помещиков, не было конца; периодические органы печати были наполнены статьями по означенному предмету; образовались новые органы в защиту прав дворянства, старавшиеся о том, чтобы оно их потеряло как можно менее. Одним из замечательнейших органов этого направления был журнал, издававшийся в Москве Желтухиным{608}, человеком весьма хорошим, который впоследствии имел большое влияние на бывшего председательствующим в Государственном Совете и председателем Комитета министров князя П. П. Гагарина.

Но все эти толки и оппозиционные журналы ни к чему не привели; правительство продолжало начатое им дело, не обращая на них внимания, и упомянутые журналы вскоре прекратились, более по недостатку сотрудников, чем вследствие цензурной строгости. Одним из самых ярых сотрудников желтухинского журнала был мой свояк граф H. С. [Николай Сергеевич] Толстой, который не мог себе представить Россию без крепостного состояния и без телесного наказания. Он писал по этим предметам очень плодовитые статьи, которые до напечатания носил в своем кармане и читал всем, кого мог поймать, по нескольку раз в день. Статьи эти были резки и наполнены самыми чудовищными мыслями; цинизм в выражениях этих мыслей часто доходил донельзя. При этом надо заметить, что Толстой диктовал свои сочинения, почти совершенно отучившись писать собственноручно. Толстой читал свои статьи очень громко и с особой интонацией. Все это забавляло многих и в том числе {вышеупомянутых} Головкина и Лонгинова, которые хотя и любили Толстого и разделяли многие из его мыслей, но и очень любили над ним посмеяться, чему много способствовала совершенная глухота Толстого.