Мой воздушный шар

– И эти мертвы! Здесь все мертвы! – Четвертый сбросил на пол тела командира и второго пилота и принялся что-то набирать на приборной панели.

– Вяжи его, вяжи! – скомандовал борт-инженер.

Вдвоем они схватили спятившего электроника и обмотали шнурами.

– Куда его?

– Давай в медицинский.

– Он там все перевернет!

– Давай в капсулу.

– Еще хуже будет. Лучше во втором жилом его пока закроем, а там решим. Ты слышишь меня, перестань немедленно, иначе нам придется тебя закрыть! – попыталась его облагоразумить Шестая.

– Вколи ему успокоительное! И эти тела туда же унесем.

Четвертый продолжал сопротивляться и что-то бессвязно кричал. Шестая второпях отыскала в медицинском отсеке транквилизатор и поставила инъекцию. Затолкав Четвертого в жилой отсек, борт-инженер закрыл люк.

– Вот гавнюк!

– Ответ с астероида пришел, – обратила его внимание Шестая, и, вытирая пот со лба, они вернулись в рубку.

«Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною».

Суровый к любым формам жизни, астероид Aq44461, диаметром немногим больше тысячи километров, казался камешком в необитаемом пространстве космоса. Далекое и слепое Солнце днем – если это можно было назвать днем – едва освещало серые каменистые гряды, покрытые льдом и изрезанные кратерами. В полнолуние на Земле бывало светлее, чем здесь в полдень. Впрочем, день быстро заканчивался – сутки длились 18 часов, и тогда кромешная тьма застилала все вокруг, оставляя мерцать тысячи и тысячи точек-звезд в непроглядном небе.

На станции придерживались земного календаря, хотя таких понятий, как «месяц» или «год», конечно, не существовало. Астероид делал оборот вокруг Солнца за 280 лет, а значит – сейчас было то, что на Земле называется словом «лето». Теплым его не назвали бы – на Солнце поверхность могла порой прогреваться до минус 180 градусов, и на этом все. Никто не пытался представить, что здесь будет, когда наступит вековая зима – это выходило за пределы одной человеческой жизни.

На несколько километров вокруг виднелись шатры – грунтоплавильные цеха, в которых из собранного реголита добывался и там же сжижался гелий-3; станции по перегонке льда в воду и кислород для работы самой станции; солнечные экраны, жилые модули, лаборатории, посадочно-пусковая площадка для грузовых кораблей и многое другое. Дальше видимая поверхность резко обрывалась – широкой линии горизонта, привычной для землян, здесь не было. Казалось, что дальше начинается обрыв – в никуда, в пропасть.

Между шатрами копали и собирали грунт тысячи тяжелых комбайнов. Если один выходил из строя, разбивался о каменные уступы или переворачивался, уродцы в скафандрах ползли за ним и уносили в ремонтный цех. Сила тяжести на астероиде была почти в 70 раз меньше земной, и человек, даже в тяжелом скафандре с кислородным баллоном, весил не больше пары килограмм. Лишь небольшого усилия могло быть достаточно, чтобы оторваться от твердой поверхности и навсегда отправиться к праотцам. С этим старались не шутить, поэтому между шатрами были раскинуты магнитно-гравитационные трапы – по ним можно было ходить, вместо того, чтобы нелепо подпрыгивать по незащищенной поверхности, где одно неловкое движение могло оказаться последним.

Капитан Стеклов в первый год своего трехлетнего контракта часто обходил территорию станции, всем интересовался, пытался разобраться и понять. Потом плюнул, чувствуя, что изменить что-либо он здесь не в силах. А в последнее время капитан вовсе не выходил из командного модуля – было незачем. Канистру с медицинским спиртом затащили прямо туда, и больше всего теперь его интересовало, чтобы по утрам ему приносили закуску, а по вечерам – приводили под руки отмытую и накрашенную девушку-уродку. На этом круг его интересов заканчивался.

Руководство «Атом-Юниверс» поставило начальнику станции сложную задачу – увеличить продолжительность жизни уродцев, чтобы снизить затраты на их воспроизводство. На Земле не понимали, почему вместо регламентных семи-восьми лет в условиях тяжелых работ те в среднем живут четыре или три года. Капитан Стеклов понял быстро – все чаще среди них происходили убийства и самоубийства, да и конвой обращался с рабочими без жалости. Тех, кто получал серьезные травмы, сразу усыпляли. Поэтому средняя длительность их жизни продолжала снижаться, а ведь именно от этого зависела рентабельность ядернотопливной станции. Работать без уродцев на краю Солнечной системы было бессмысленным – производство пришлось бы закрыть.

Командир конвоя Шатов, всегда сохранявший спокойствие и хладнокровие, сегодня был обеспокоен больше обычного. После вечерней «пятиминутки» в конце рабочей смены он остался в отсеке Стеклова на разговор.

– Что там? – спросил его Стеклов, листая одновременно два ежедневника, с земными датами и с местными сутками. – Черт возьми, с этим местным календарем я совсем путаюсь. Не могу я жить в таком режиме – это какой-то абсурд. Шесть часов спишь – двенадцать на ногах, опять шесть спишь. Солнце только взошло – уже село, что день – что ночь. Связь с Землей – как глухие телефоны. Как это можно терпеть?