Мой врач (СИ)

— Сын оставил мне вторую половину, когда покинул нас, — грустно сказала она.

— Неужели… Финвэ…? — спросил Фингон.

— Да, — ответила она.

— Ты… ты сказала, что твой сын умер, — с трудом выговорил Майтимо.

— Да, он умер. Я всё это время надеялась, что он вернётся.

— Значит, ты… — сказал Фингон. Он взял её руку. — Ты не говорила мне, как тебя зовут… ты та, которую называют Второй из Пробуждённых — Татиэ…

— Да, меня называют так и ещё много как, — ответила она, — но я сказала тебе правду: у меня нет имени — муж всегда называл меня просто «женой», а Финвэ… Финвэ всегда просто «мамой». А вы уж называйте как хотите, «Пиокка» мне тоже нравится.

Фингон встал перед ней на колени и с благоговением поцеловал её руку; то же сделал и Майтимо.

— Бедные дети, — сказала она и обняла их обоих.

Вечером она, наконец, спросила Фингона:

— От Майтимо, что ли, у тебя этот ребёнок?

— Да, — признался Фингон.

— Хорошо, хоть Гил-Галад в тебя пошёл, не рыжий. А твой кузен почему у вас рыжий такой, не тёмный, как все? — спросила Пиокка у Фингона.

Фингон рассказал про Нерданэль и про Амраса с Амродом, заверив Пиокку, что все остальные феаноринги, а заодно и его собственный брат Тургон темноволосы — «как все».

— А эта самая Нерданэль хорошая хоть женщина? — неожиданно поинтересовалась Пио.

— Тётя очень хорошая, — заверил её Фингон, немного растерявшийся от такой постановки вопроса. — Просто она такая… задумчивая, что ли. А так она добрая.

— А что говорят, что этот, который собачищу держит, Тьелкормо, золотоволосый? — с подозрением спросила она. — Этот-то в кого?

— Так он же красит волосы, — пояснил Фингон. — Он всегда хотел быть в точности похожим на Оромэ. Чтобы золотые волосы, белая собака и белые лошади, и всё такое.

Пиокка рассмеялась:

— Ну, до Оромэ ему далеко! А я уже думала, вдруг кто из них в эту пошёл, — сказала она не без раздражения, и Фингон понял, что эта — её невестка Мириэль. — Финвэ такой уж уродился. Всё бы ему светлые волосы. И чем светлее, тем лучше. Своих, что ли, девушек мало было? И эта, Галадриэль, тоже вся как соломенная. И вторую Финвэ, значит, светлую взял. Ты не обижайся, что я так про Индис, она же мать твоего отца. Но вы с Гил-Галадом уж точно мои. И на Финвэ оба похожи, и на мужа моего.

— Спасибо, — Финьо рассмеялся и поцеловал её руку. Он почувствовал, что ему всё время так недоставало таких семейных разговоров. Действительно, ну кого ещё сейчас могла порадовать такая простая вещь: его сын похож на прадедушку!

— Это и есть твоё брачное ожерелье? — спросил Маэдрос. — Значит, оно у тебя было?

— Нет, Майтимо, подвеску для меня сделал муж, когда родился Финвэ. А брачное ожерелье… Оно было из цветов и ягод, и я носила его всего один день.

— Так значит… значит Озера Пробуждения теперь нет? — вздохнул Маэдрос. — Я мечтал его увидеть… спрашивал отца, но, к сожалению, когда мы прибыли сюда, он слишком мало успел мне сказать, и я так и не понял, как его искать.

— Нет, его больше нет, — она покачала головой. — Там ничего не осталось. Я бежала в чём была. Это украшение всегда на мне, ну и ещё несколько вещей… Под озером было много пещер с реками и водопадами. Я бежала, как могла. Вход засыпало… там был пар, я еле дышала… нашла какое-то место, куда не тянуло жаром сверху… я думала, я оттуда не выберусь… Наверное, прошло много дней. Я потом вышла наружу где-то в лесу, среди скал, даже не знаю где; наверное, уже в Синих Горах и пошла дальше на запад.

— Я думал, что всё это сказки, — вздохнул Маэдрос. — Детские сказки про счёт, про трёх первых Пробуждённых…

— А Финвэ часто рассказывал про своих родителей, про Озеро… и мне, и отцу, — признался Фингон. — Финвэ мне как-то жаловался, что дядя Феанор не желает слушать рассказы про старину: дескать, о чём там говорить, жили в лесу, ни городов, ни книг… Но ты ведь будешь рассказывать Гил-Галаду, правда?

— Конечно, Кано, я буду рассказывать — и твоему сыну, и твоим племянникам, и их детям; и про Майтимо, и про Нолофинвэ, и про тебя тоже расскажу.

— Но ведь ты расскажешь не всё, правда? — рассмеялся Финьо.

II.

Когда-то во Вторую эпоху

Ammenya…

Мамочка…

Фингон несколько раз позволил Гил-Галаду назвать его так, когда никого рядом не могло быть.

Фингон рассказал сыну всё о его рождении, когда тому исполнилось четырнадцать. Он приехал навестить Гил-Галада, уже зная, что ему предстоит этот разговор, и, как это ни было тяжко, мысленно приготовился к тому, что после такого признания сын его отвергнет или почти отвергнет. Но держать его дальше в заблуждении Финьо больше не мог. Больше всего королю не хотелось, чтобы сын узнал об этом от кого-то другого и тем более — чтобы у Майрона или его хозяина появилась возможность шантажировать этим Гил-Галада, когда его родителей не станет.