Мой XX век: счастье быть самим собой

И неделя уж пролетела, а ничего не сделано. Только одна суета. Правда, в Воениздате мне вернули рукопись, ездил туда, повидался с М. И. и Б. И., поговорили и о тебе. Говорю им, что в конце июня принесешь им рукопись, пока будет перепечатывать, то да се, вот и конец июня, а работает, говорю, аж пыль столбом стоит, как говорится, закроется, никого не пускает, работает. Кажется, вполне были довольны этой информацией. Спросил Б. И. о плане. «Да зачем вам план? Как будет готово, так и сдадим, сто тысяч-то у нас одних военных пенсионеров найдется на такие книги. Так что вы не беспокойтесь». Это я к тому, что ведь твоя тоже вне плана пока. А так оба доброжелательны, здоровы, слухов об уходе нет никаких. Спрашивал и И. Ф., они все вместе были у Алексеева на День Победы, в том числе и Сенька (все упомянутые – руководители Воениздата. – В. П.).

Любопытно то, что вообще никаких слухов о перестановках нет. И некоторые дальновидные политики говорят, что съезд кинематографистов кое-кого перепугал: назначишь такого-то, а его не изберут, провалят. Нет! Подождем съезда, а потом уж будем назначать. Карпов, скорее всего, будет первым секретарем, а Мокеич председателем. Вчера Слава говорил на очередном заседании бюро ревкомиссии, что об издательских делах совсем мало будут говорить. Ну а зачем действительно? У них все хорошо. А вообще на бюро был полный сумбур, так ничего и не решили, будем, дескать, готовиться. Даже вопрос о кооперативном издательстве не мог как следует сформулировать. Привык за чужой спиной, а сам ничего не может сделать, даже такой вроде бы «пустяк», как кооперативное издательство. Нужно ему было уже выйти с каким-нибудь, хотя бы самым первоначальным проектом, выйти на люди. А то вспоминал, как он был где-то в Кемерове, какие-то шахтеры, словом, полная нелепица. Нет, дорогой мой, он не лидер, но уж больно хочет им быть.

Много любопытного рассказала мне Евг. Мих. Избегал я ее, хотелось отдохнуть от разговоров, уж больно разговорчивым оказался сосед по купе, капитан второго ранга, ужас какой злой, публично и вслух всех кроет, без разбора. Что мы. Ну и устал, дай, думаю, выйду из купе, ну тут и попался. Залучила на минутку, а просидел больше часа. Если б я знал ее, когда писал Толстого, ведь Маргарита Кирилловна Морозова, мать Мики, а у меня столько об всех этих салонах, в том числе и Морозовой. А у Евг. Мих. хранятся ее «Воспоминания». Просто умоляла как-нибудь их использовать, сославшись на нее как хранительницу этих мемуаров. А то, что происходит – Енишерлов, замечательный и т. д., взял у нее какие-то воспоминания, письма и пр., набрал под своей фамилией как публикатор и автор врезки. Звоню, говорит, Софронову, а он ей в ответ: «Можно я сниму фамилию Енишерлова?» – Какого Енишерлова? При чем здесь он-то? Ведь все материалы мои, я их публикую. Софронов снял из верстки фамилию Енишерлова. Но в каком-то сборнике или альманахе в «Молодой гвардии» этот же материал вышел под двумя фамилиями. Ну не ужасно ли все это, О. Н. Кошмар какой-то. Но и это не все. Дима Урнов взял у нее «Красный Оксфорд» Мих. Миха, взял вроде бы почитать, а на самом деле опубликовал и выдал как свои розыски, дескать, в архиве. Она его поймала и по телефону спрашивает: «Что же это такое?» Позвонила его отцу. И первый и второй заявили, что Димочка был болен, ему было не до ссылок на какую-то Буромскую. А главное: «Евг. Мих, ну что это вам дает». И еще: сын Пастернака взял у нее письма Пастернака и Мих. Миха на один день, держал год или больше. Ну и тут я, сам понимаешь, уже начал дремать и всячески мычать. «Ну ладно, В. В., я вижу, что вы уже меня не слушаете, а ведь я говорю интересные вещи».

«Да, конечно, Евг. Мих., но мой котелок уже не вмещает всю эту чудовищную информацию». Перед этим она, естественно, рассказывала о своей деятельности в театрах и пр. и пр.

Вышел у меня сигнал в «Сов. России», правда, еще не видел. Но этот сигнал уже принес кое-кому огорчение: редактору обещают выговор за превышение объема, 22 л., а нужно 20, в крайнем случае 21. Представляешь? Я стал утешать, конечно, я-то доволен. Вот так и повсюду противоречия: кто-то огорчен, а кто-то доволен... Только что подписали «Шолохова» в цензуре, почему-то лежал в этом заведении больше четырех месяцев. А почему? Опять же – Сталин. Не знали, что делать. Да, говорю, десять лет в Воениздате все проходило. А десять лет... Ну, а все-таки вроде бы подписали. Господи! Даже такое элементарное проходит тяжело, ачто же будет, если придет современный Шолохов и напишет правду.