Мой XX век: счастье быть самим собой

Я, повторяю, часто бывал у Людмилы Ильиничны Толстой, слушал ее рассказы о живом Толстом, его характере, его привычках, о безмерном хлебосольстве... Мне не раз намекали во время работы над этой книгой, что необходимо поговорить с сыновьями, с Марианной, побывать на квартире, где он жил с семьей после возвращения из эмиграции, но что-то удерживало меня от знакомства с этой семьей. Однажды на мой вопрос, почему Никита и Дмитрий не были на фронте, как все их ровесники, Людмила Ильинична сказала:

– Этот вопрос и я задавала Алексею Николаевичу, ведь Никита с 1917 года, а Дмитрий с 23-го, и действительно все их ровесники воевали. Отец спас их, все-таки он был очень влиятельным человеком, умел пользоваться этим влиянием. Как-то с досадой он упомянул, что он не мог выдержать вида того, как Никита на коленях стоял и просил: «Отец, спаси меня от армии, не для того я учился, чтобы стать пушечным мясом в этой войне», а Никита был действительно способным физиком, знал языки, отец пристроил его в организацию, которая тут же выдала бронь. А Дмитрий учился в консерватории, как-то тоже избежал этой военной участи...

– А мои два брата, Петр с 14-го и Владимир с 24-го, погибли на фронтах Великой Отечественной, Николая с 26-го спасла Победа...

Мог ли я, узнав об этом, искать знакомства с сыновьями графа? Нет, конечно, тем более биографических материалов оказалось целое море...

В этот вечер запомнился мне Дмитрий Алексеевич, действительно, как многие и до этого вечера говорили, он очень был похож на отца... Он много играл на фортепиано, репертуар его был обширен, кое-что сыграл он и из своих сочинений, но эти сочинения были, мягко выражаясь, бледноваты... Нет, не потянуло меня и после этого вечера продолжить знакомство с сыновьями одного из моих любимых героев, тем более с Татьяной Толстой, дочерью Никиты, которая скромно тогда сказала: «Да, я пишу, но пока не печатаюсь...»

Столетие А.Н. Толстого решил отметить и ЦДЛ, в марте 1983 года должно было состояться обсуждение двух моих книг – «Заволжье» и «Судьба художника». Я подарил десятки книг моим друзьям и единомышленникам, многие прочитали, говорили при встречах лестные для автора слова, упрекали в излишней беллетризации, чрезмерном цитировании документов, которые, по их мнению, нужно было «растворить» в тексте, сделать не столь заметными, как соду в стакане воды, ее ощущают, но не видят.

Аналитические рецензии об этих книгах были опубликованы в журналах «Молодая гвардия», «Москва», «Наш современник», в еженедельнике «Литературная Россия», рецензенты – умные, талантливые писатели, независимые в своих суждениях и оценках, близкие мне по духу и борьбе. Может, чуточку не хватало критических пожеланий, ведь автору вряд ли удалось создать многогранный портрет сложного и противоречивого писателя и человека, каким был Алексей Толстой, но все писавшие прекрасно понимали, почему так мало или недостаточно в книгах говорилось об эмигрантском периоде жизни А.Н. Толстого, почему так скудно говорилось о противоречиях знаменитого графа в 30-е годы и пр. и пр. Но общий тон рецензий и устных свидетельств о книгах вызывал у автора чувство удовлетворения проделанной работой, и с открытым сердцем готовился к обсуждению в писательской аудитории, тем более что я знал: председательствовать на обсуждении будет замечательный прозаик и человек Иван Иванович Акулов, добрый, сердечный, тактичный, высказавший мне по книгам немало дельных замечаний, которые могли бы улучшить уровень книг, если бы эти замечания были высказаны раньше и учтены автором при доработке. Ну, что делать... Что не сумел, то уж не вернешь, рукопись стала книгой, все останется как есть. Это итог, возвращаться к этой биографии я уже не собирался, и без этого столько потрачено сил и времени.

Готовились выступить Олег Михайлов, Валентин Сорокин, Николай Сергованцев, Евгений Осетров, Михаил Лобанов, Анатолий Жуков, Дмитрий Жуков... Сергей Михалков как-то обронил фразу, которая до сих пор оптимистически звучит в моем сердце: «Виктор Васильевич, читал, как роман, настолько интересно, я ведь хорошо помню вашего героя».

Я приготовил что-то вроде заключительного слова, в котором должен был сказать и об общих принципах работы биографа, и о тех сложностях, которые возникают у писателя, взявшегося описывать события, в которых принимали участие многие живущие сегодня, у каждого свой взгляд на события, на исторических действующих лиц.

Я как раз этим и занимался – то есть набрасывал себе «листочки» для памяти, когда раздался телефонный звонок. Звонил Феликс Кузнецов, первый секретарь правления Московской писательской организации.

– Что делаешь? Собираешься?

– Да, собираюсь, готовлюсь к выступлению на сегодняшнем обсуждении.

Минутное молчание. Потом Феликс сказал:

– Не стоит тебе выступать, да не стоит тебе и принимать участие в сегодняшнем заседании. У меня есть информация, что против тебя хотят выступить какие-то старушки, знавшие твоего героя не с самой лучшей стороны, а ты об этом ничего не сказал.