Мои знакомые

Оказывается, не всегда один. Жена — Лена, лаборантка института, приехала к мужу в отпуск, по вечерам помогает ему, а днем пляжится. Он говорил о ней, как о ребенке, с любящей усмешкой взрослого человека, хотя был моложе ее на год. Детей у них пока нет. Предстоят экспедиции в Среднюю Азию, в пустыни, изучать миграцию в тех широтах. А кроме того, условий пока нет — у Лены небольшая комнатушка в Ленинграде. Квартира нужна. Только это все в перспективе — на какие шиши?

— А зарплата?

— У меня сейчас сто двадцать, у нее на пятерку больше. А нам хватает! Правда, мебели нет, только что поесть да на себя надеть. Ладно, остальное — наживное.

— А родители…

— Ну, — отмахнулся он, — с родителей тянуть не привыкли, сами себе все построим. Что трудом дается, дороже ценится.

В стенку забухали, донесся голос:

— Толь, ты завтракал?

— Я еще до света позавтракал. А что?

— Да там я колбасу оставил, думал, ты не ел, знал бы, не оставлял.

Толя рассмеялся:

— Видал, какая чуткость.

А мне подумалось, что в условиях, в каких они живут, кучкой, длинными месяцами, проблема совместимости очень важна и без взаимной заботы, чуткости вообще никакой жизни быть не могло. Наверное, нелегко было моему неуловимому Дольнику так подобрать людей, почувствовав каждого из них, чтобы создать коллектив — семью, где каждый знает свое дело, а к делу товарища относится с большим уважением, потому что знает цену полевой, ежедневной, кропотливой работе.

И, словно в подтверждение моих мыслей. Толя кивнул на стенку, сказал:

— Вот с кем хорошо бы поговорить, с соседом. Леня — настоящий ученый, с семилетним уже стажем, с опытом и вообще интересный человек.

— А удобно?

Толя грохнул кулаком в переборку.

— Лень! Ты очень занят? Корреспондента примешь? Хороший человек. Словесной рекомендации хватит?

— Пусть заходит.

Комната Леонида Соколова почти не отличалась от той, где я только что был, разве что на столе аккуратно сложены карты и лежала раскрытая рукопись, над которой, очевидно, работал хозяин — худощавый, сероглазый, с интеллигентным, русского склада, лицом, обрамленным шкиперской бородкой. Борода как-то очень шла ему, делая похожим на разночинца, и не казалась данью моде.

В отличие от соседа Леня, как выяснилось, был уже папой, жена и дочь жили в Ленинграде, скоро приедут в отпуск, и потому он старается как можно больше успеть со своей новой работой — надо же уделить время семье. А движется дело не так уж споро, потому что Леня человек общественный и всякий раз, как появляются туристы, а их тут полно с разных пансионатов и просто бродячих грибников, которым охота послушать про птиц, зовут именно Леню, у него дар лектора, да и есть о чем рассказать.

Он и мне стал рассказывать о своей работе так, что чувствовалось — привык к слушателям, да и говорить о любимом деле ему приятно.

Он пришел сюда впервые, будучи лаборантом ЛГУ, то есть уже со сложившимися интересами. Дольник знал Соколова еще с той поры, когда он только начинал экспериментировать с круглыми клетками. Метод был не нов, однако Леонид наткнулся на любопытное явление — ориентацию в клетках проявляют не только перелетные птицы, но те, что не совершают миграций, — оседлые. Так он стал изучать воробьев, синиц-пухляков, разлетавшихся из гнезд на сотни километров в определенных направлениях, несмотря на то, что их сбивали контрольными поворотами клетки. Выходило, что направление у них врожденное. Возможно, не будь его, они бы не разлетались, создавая перенаселенность. Природа мудра, нелегко постичь ее загадки, многое неясно. Почему, скажем, братья, сестры из одного выводка летят в разные стороны, почему после четырнадцати дней они садятся там, где их застал этот срок…

Словом, эта работа была его дипломом.

— А дальше меня волновали вопросы несколько иного плана, в частности явление гнездового пристрастия, проще говоря — любовь к родине.

Задумчиво глядя в окно, Леня с лекторской четкостью и вместе с тем тепло, словно о малых любимых детях, стал рассказывать о зябликах, улетающих осенью в юго-западную Европу, о славках, перемещавшихся в Африку, и мне, человеку непосвященному, довольно трудно было представить малых птах, летящих в поднебесье в дожди и бури на огромные расстояния, ведомые инстинктом, выработанным веками, каким-то таинственным механизмом направления, помещавшимся где-то в клеточке крохотного мозга. А весной их путь обратно к родным гнездам. Часто, обессилев, они падают на палубы океанских судов, иные не выживают, а те, что покрепче, продолжают путь домой, и ничто не в силах их остановить. Здесь, в Прибалтике, и дальше на север они гнездятся, чтобы к осени снова стартовать за тридевять земель и опять вернуться.