Моя борьба. Книга пятая. Надежды

Рядом с ним валялось что-то вроде доски, и я тотчас же узнал ее – она была того же цвета, что и дверь. Я вернулся назад и осмотрел дверь – так и есть, верхняя филенка оторвана. Вот как он, значит, влез. Как он проник в здание, оставалось для меня загадкой. Я вошел в переговорную, сел на корточки рядом с ним и положил руку ему на плечо.

– Тут нельзя спать, – сказал я.

– Что за на хер? – Он привстал.

– Тут нельзя спать, – повторил я, – скоро сотрудники придут.

– Это ты, – пробормотал он, – я тебя помню. Ты был вместе с Тоньей.

Я встал.

– Хотите кофе? – предложил я.

Он кивнул и пошел со мной в офис, где плюхнулся на диван и потер лицо ладонями. Потом вдруг вскочил и бросился к окну.

– Ты когда пришел, «жука» зеленого не видал? – спросил он.

– Нет, – ответил я.

– Они меня выслеживают, – сказал он, – но вряд ли знают, что я тут. Наверное, в Осло дожидаются. Я знаю, кто подстрелил Нюгорда.

– Да, вы вчера говорили, – сказал я.

Он молча уселся на диван.

– Ты, наверное, думаешь, что у меня паранойя, – проговорил он.

– Нет-нет, – заверил я его. – Но зачем вы сюда пришли?

– Эта Тонья сказала, что работает на студенческом радио. Я подумал, может, она тут.

– Я с детства фанател по The Aller Værste!, – признался я. – Круто, что я с вами познакомился. Я еще вашу книгу читал. «Бензин для бабочек».

Он отмахнулся.

– Может, интервью сейчас запишем? – предложил я. – Раз вы тут? Про The Aller Værste!.

– Давай, – согласился он.

Я протянул ему чашку кофе, а свою выпил, стоя возле стола. На лестнице показался Юс.

– Что, с утра пораньше пришел?

– Ага, – ответил я.

– Ну, увидимся, – сказал он и направился в другой конец здания, где проходил альтернативную службу.

Я включил радио – послушать, что происходит в студии и кто там сегодня.

Сверре Кнудсен наблюдал за мной.

– Я столько шуму наделаю, – сказал он, – вот увидишь.

Спустя полчаса мы вошли в студию. Я поставил бобину, повернул переключатель на микшерном пульте и вернулся к Кнудсену. Я ужасно устал, но одновременно меня переполняли воспоминания о случившемся ночью, сосредоточиться толком не получалось, но Сверре Кнудсену было еще тяжелее. Лицо его покрылось потом, пока он пытался воскресить события пятнадцатилетней давности, интерес к которым при всем желании вызвать у себя не мог. Через двадцать минут я сказал, что этого достаточно, он, судя по всему, обрадовался, на прощание я пожал ему руку, он споткнулся на лестнице и выскочил в город, а я бродил по офису, подгоняя время, чтобы… да, кстати, чтобы что?

Чтобы остаться в одиночестве и думать о Тонье.

Весь день меня время от времени охватывало ликование. Случилось нечто потрясающее.

Но что?

Ничего. Мы немного поболтали, и все.

Она проработала тут год, я год видел, как она приходит и уходит, а она видела меня. И я ни разу не почувствовал того, что ощущал сейчас. Никогда, даже если она оказывалась поблизости.

А потом мы встретились на вечеринке, улыбнулись друг дружке – и готово?

Именно так.

Но как такое возможно? Как оно могло все изменить?

Ведь все изменилось, я знал.

Мне сердце подсказывало.

А сердце не ошибается.

Сердце не ошибается никогда, никогда.

* * *

Вернувшись домой, я на пару часов уснул, потом принял душ и сел возле телефона – надо позвонить ей, поблагодарить за все, спросить, встретимся ли мы снова. Я замешкался, испугавшись вдруг что-то испортить. Но позвонить я должен.

Я заставил себя набрать номер, перед последней цифрой помедлил, но потом набрал и ее. Ответила женщина, наверное мать.

– Добрый вечер, это Карл Уве, – представился я, – можно поговорить с Тоньей?

– Нет, ее сейчас нет дома. Передать ей что-нибудь?

– Просто передайте, что я звонил. Я, возможно, еще перезвоню.

Я улегся на кровать. Все тело болело.

Встав, я подошел к окну и посмотрел на гигантские антенны на здании ТВ-2, уходящие в темноту.

Затем оделся и вышел на улицу. Тело ломило. Я зашагал в сторону Нурднеса, мимо проехала снегоуборочная машина с мигалками. Миновав океанариум, я направился дальше, к парку, вышел на мыс и остановился на ветру, глядя на волны, разбивающиеся о берег, на великую тьму, в которой покоилось все вокруг.

Я огляделся. Ни души.

– ОООООООООО! – закричал я.

Потом подошел к тотемному столбу и, глядя на него, подумал о континенте, с которого его привезли сюда, об индейцах, когда-то живших там, не зная о нас, а мы не знали о них. Мысль удивительная – свобода в том, чтобы не знать, чтобы просто жить, полагая себя единственными в мире людьми, а мир вокруг – единственным миром.

Я представил себе Тонью, и во мне всколыхнулась волна радости и печали.

К чему все это приведет?

К чему все это приведет?

* * *

Я вернулся, подождал еще час и лишь потом позвонил. На этот раз трубку сняла Тонья.

– Привет! – сказала она.

Ее теплый голос звучал совсем близко.

– Спасибо, что пригласила, – сказал я.

– Спасибо, что зашел, – ответила она, – сестренка о тебе весь день говорит. Мы с ней гулять ходили, только вернулись.

– Привет ей от меня, – сказал я.

– Передам, хорошо. – Она помолчала. – Когда мама сказала, что ты звонил, я легла на пол, – проговорила она наконец.

– На пол?