Моя борьба. Книга пятая. Надежды

– Да. У меня ужасно заболел живот.

– Хм. – Я тоже умолк. – Я тут подумал… может… да… что, если…

– Что подумал?

– Может, ты… или мы… или… ну да, может, встретимся еще? Сходим куда-нибудь?

– Да.

– Да?

– Да.

– Просто кофе выпьем, – добавил я, – но не на радио. Не в столовой и не в «Гриллене». И не в «Опере».

Она рассмеялась:

– В «Весселстюэн»?

– Да, давай там. Завтра?

* * *

На следующий день в редакции общественных новостей проводили планерку. Я об этом как-то не подумал, но Тонья, разумеется, тоже на нее пришла.

Войдя, она едва посмотрела на меня, и на этом все, улыбалась она словно сама себе, с ней мы и словом не обмолвились, меня будто бы и не существовало.

Через окошко переговорной я наблюдал, как они жестикулируют и беззвучно обмениваются репликами. Тонья взглянула на меня и быстро улыбнулась.

Что это все означает?

В коридоре появился Туре.

– Как жизнь, Карл? – спросил он.

– Я влюбился до полусмерти, – признался я, – аж тело ломит. Руки и ноги.

Он засмеялся:

– Мы же с тобой виделись два дня назад. Почему ты ничего не сказал?

– Да это случилось только позавчера.

– Детский сад, – сказал он. – А ее ты спрашивал?

– Нет.

– Скажи мне, кто она, и я сам спрошу.

– Это Тонья.

– Тонья? Тонья со студенческого радио?

– Да.

– Которая в переговорной сидит?

– Да.

– А она в курсе?

Я покачал головой. Он снова засмеялся.

– Она наверняка догадывается, – добавил я, – мы с ней сегодня вечером встречаемся. Я ей вчера звонил. Слушай, пошли в столовку?

* * *

Накануне я весь день ничего не ел, и даже когда вернулся домой, кусок все равно не лез в горло, да и вообще мне казалось, что есть не обязательно. Я сгорал изнутри.

Два часа до выхода я бродил по квартире, ложился на кровать и пялился в потолок, вскакивал и снова мерил шагами комнату. Ощущение было ужасное – я так высоко взлетел, что ждать оставалось разве что падения.

О чем мне с ней говорить?

Ничего не выйдет, я изменился, я буду сидеть перед нею, мямлить и краснеть, как придурок, уж себя-то я знаю.

Зеркала в квартире не было, это избавляло от зрелища самого себя, однако сейчас без него было никак, поэтому, переодевшись и уложив гелем волосы, я взял компакт-диск и, держа его перед собой, повертел в разные стороны.

Потом запер дверь и вышел.

В животе резало.

Никакой радости от этого всего.

Только боль.

На улицах поблескивал снег, я поднялся по пологому склону к маленькому киоску возле бассейна, прошел мимо театра и «Оперы», завернул за угол и вошел в «Весселстюэн».

Тонья еще не пришла, и я поблагодарил за это бога – у меня есть еще несколько минут наедине с собой. Я выбрал столик, сел и сказал подошедшему официанту, что с заказом хочу повременить.

Она пришла через десять минут. Увидев ее, я задрожал. Руки у нее были заняты пакетами, она поставила их у стены, сняла пальто и села, будто притянув к себе все вокруг – уличные фонари, витрины, прохожих и снег, как бывает, когда кошка утром возвращается в дом, принося с собой лес и темноту.

– Я покупала подарки, – сказала она, – прости, что опоздала.

– Ничего страшного, – ответил я.

– Ты уже что-то заказал?

– Нет. Ты что будешь?

– Может, пиво?

Вскоре мы уже смотрели друг на дружку поверх двух пол-литровых пивных бокалов. Народа вокруг собралось немало, настроение у всех было приподнятое, шли последние рождественские корпоративы, повсюду сидели мужчины в костюмах, какие носили в восьмидесятые, и женщины в платьях с подплечниками и глубокими декольте, все они смеялись и поднимали бокалы. Молча сидели лишь мы двое.

Я мог бы сказать, что она – звезда, свет, мое солнце. Мог бы сказать, что я истосковался по ней. Мог бы сказать, что в жизни не испытывал ничего подобного, а мне много чего довелось испытать. Мог бы сказать, что хочу остаться с ней навсегда.

Но я ничего не сказал.

Лишь смотрел на нее и робко улыбался.

Она робко улыбалась в ответ.

– У тебя невероятно красивые уши, – проговорил наконец я.

Тонья улыбнулась и опустила глаза.

– Правда? – спросила она. – Мне такого еще никогда не говорили!

Что я несу? Красивые уши? Так и есть, уши у нее удивительно правильной формы, как и шея, и губы, и руки, маленькие и белые, и глаза. Комплименты ушам – это полное безумие.

Я густо покраснел.

– Просто я только что заметил, – сказал я, – вот и сказал. Звучит странно, знаю. Но это правда! У тебя очень красивые уши! – Мои оправдания лишь все испортили. Я отхлебнул пива. – Но во всяком случае сестра у тебя чудесная.

Во всяком случае?

– Я ей передам, – сказала Тонья, – ей вообще понравилось, что ты приходил. Она как раз в таком возрасте – еще толком ничего не понимает, но думает, будто понимает все. И впитывает все, что видит.

Она покрутила в руке бокал, надула губы и, склонив голову, посмотрела на меня.

– Отдыхаешь на Рождество? Или у тебя эфир?

– Я за день до Рождества поеду к маме. На неделю.

– А я уже завтра уезжаю, – сказала она, – меня брат подвезет.

– Он в Бергене живет?

– Да.

То, что было между нами в первый вечер и ночь, испарилось. Все это существовало теперь лишь у меня внутри.

– Когда ты вернешься? – спросил я.

– В начале января.