Моя борьба. Книга пятая. Надежды

Выходя на рыбалку, я непременно замечал что-нибудь интересное, например выдру – она устроила горку на снегу и иногда по ней скатывалась. Порой я видел, как она плывет, высунув из воды черную мордочку. Как-то ночью выдра пробежала по полянке перед моим домиком. Зверек нравился мне, я радовался, когда видел его, я словно привязался к нему.

Однажды утром остров заполонили птицы. Поднялся невообразимый гвалт. Потом они взмыли в воздух, несколько сотен, черная туча, покружили над островом, а после неспешно точно ковром накрыли землю. Ночью они сидели неподвижно. Перед сном я думал о них, тишина живого совсем не похожа на тишину мертвого, а утром меня разбудил птичий гам.

Зима сменилась весной. Ни телевизора, ни газет у меня не было, питался я лишь рыбой, хлебцами и апельсинами, а думал, когда мои мысли не занимала Тонья, только о том, что должен стать хорошим человеком. Я должен стать хорошим человеком. Должен сделать все, чтобы стать хорошим человеком. Должен перестать трусить, уворачиваться и темнить, должен стать честным, прямым, откровенным, искренним. Должен смотреть другим в глаза, нести ответственность за себя, за свое мнение и поступки. Должен лучше обращаться с Тоньей, если мы не разойдемся. Не ныть, не иронизировать, не поддевать, подняться выше всего этого и думать о главном. Она удивительный, необыкновенный человек, такое нельзя принимать как данность.

Больше всего мне хотелось действовать. Что-то предпринять. Но что?

Я подумывал, не покончить ли с собой, просто-напросто уплыть подальше в море; от этой мысли возникало приятное, будоражащее чувство, оно манило, но я ни за что не пошел бы на такое, сдаваться – не в моем характере. Я из тех, кто терпит. Никто же не говорит, что если перетерпеть, то не станешь лучше.

Я писал Тонье письма, но не отправлял. Сам я писем не получал, ничего не знал и в конце концов вернулся назад.

Мы не виделись три месяца. Поднимаясь к дому, я позвонил ей.

– Карл Уве, ты приедешь? – Голос ее звучал так близко.

– Да, – ответил я, – я здесь.

– Ты уже приехал?

Я вошел в дом и поднялся по лестнице, Тонья вышла в коридор, за спиной у нее маячил мужчина, с которым они вместе работали. Черт, подумал я, они что, живут вместе?

Но нет. Он зашел починить дверь в ванной. Тонья похудела и выглядела невеселой. Я тоже похудел, и радости во мне не было.

Мы говорили и говорили. Тонье не хотелось расставаться, мне тоже, и мы остались вместе. Дом, друзья, семья, Берген. Днем я писал, она работала в НРК. Все стало как прежде. Пришло и ушло лето, пришло и ушло Рождество, мы заговорили про детей, но последний шаг так и не сделали. Однажды вечером мне позвонил незнакомый мужчина. Он назвался мужем женщины, с которой я переспал. У них общие дети, и он задумал стать их единственным опекуном. Впереди судебный процесс. Мужчина предложил мне выступить свидетелем. Он сказал, что эти двое, его жена и ее любовник, сыграли такую шутку не только со мной, но и с одним священником: она переспала с ним, любовник позвонил родным священника и все рассказал. По словам моего собеседника, священнику пришлось уволиться; я не знал, что и думать, решил поначалу, что это ловушка, что разговор записывается, однако потом понял, что мужчина говорит искренне. В конце концов я пообещал ему помочь. Когда я передал содержание разговора Тонье, она сказала, что за это дело тут же ухватятся журналисты, они в курсе всех судебных разбирательств, и, если я и впрямь соглашусь, в газетах напишут: «Известный норвежский писатель (32 лет) обвиняется в изнасиловании», и прозрачно дадут понять читателям, о ком речь.

Я с головой ушел в работу, с утра до вечера сидел в кабинете, но без толку. Журналисты мной давно уже не интересовались, а если и звонили, то ради материала о творческом кризисе или об авторах одной книги. Но в феврале две тысячи второго кое-что произошло. Я засел за очередной рассказ, действие которого происходит в девятнадцатом веке, при этом оставил все как сейчас, поместил героев на Трумёйю, нарисовав в этом параллельном, похожем на наш, мире историю, одновременно похожую и непохожую на нашу, в ней мы с Ингве и папой взяли летней ночью лодку и отправились на Торунген. Я описал эту ночь такой, какой она запомнилась мне, изменив лишь одну деталь: под крыльями у чайки, на которую папа посветил фонариком, возникла пара маленьких отростков, похожих на руки. Когда-то они были ангелами, сказал я устами папы, и в этот момент понял: это роман. Наконец-то роман.

Я невероятно воодушевился. Внезапно у меня появились силы, я ходил за покупками, готовил еду, болтал обо всем на свете, придумывал разные занятия для нас с Тоньей, поездки и развлечения, неожиданно все вновь стало возможным.