Моя чужая

Я убрал руку с ее рыжей копны волос, и Лена начала плакать с новой силой. Пристроился сзади, пока она не сразу поняла, что к чему и не задергалась еще больше, а Макс уже оперативно сменил ракурс. Вскоре за бедра я притянул девушку к себе. Мой член стоял колом прямо у ее влажных складок, и я больше не мог сдерживаться, чтобы не отыметь ее. Я уже представлял глубину, в которую ворвусь со всей силой…

Ей минет еще раем покажется…

— Да эта шлюшка потекла, смотрите, — услышал я голос Макса.

Я рассмеялся, и специально на камеру засунул в нее несколько пальцев. Раздался охрипший вскрик, но затем она притихла, только дрожа телом и продолжая рыдать.

Я высунул пальцы, и они все были в ее соку. Размазав его по всему ее телу, я приставил головку к ее входу, и начал тереться, смазывая член ее смазкой.

— Смотри, Штайн. Твоя племянница еще та шлюха… и сейчас я отымею ее. Она ведь уже давно не невинна, да? Захарушка постарался…

На этих словах я рассмеялся и тут же дернул бедра обессиленной девушки на себя. Ее крик пронесся, кажется, по всему заброшенному дому. Крик боли, и уже не моральной, а физической. Я чувствовал, что ей было больно, и когда я остановился, меня затрясло. Ее естество вплотную обхватило мой член, я сжал ее задницу со всей силы, чтобы не застонать в голос от того удовольствия, что я только начал получать.

— Боже, — выдохнул я, а едва эйфория прошла, я резко вышел из нее и вошел снова. Не знаю, сколько я долбил почти бессознательную девушку, слушая ее адские крики боли. Я еще больше раздвинул ее мокрые от влаги ножки, проникая глубже, резче. На всю комнату раздавался звук, как мои яйца бились об эту шлюху, и Макс продолжал снимать на камеру, комментируя какими-то грязными словечками.

— Заканчивай, Ян. Я тоже хочу кончить в нее…

Позы сменялись нескончаемо. Но я желал добить ее в сознании, чтобы она была жива и все чувствовала. Все. Я так хотел.

Сердце бешено колотилось от заданного ритма и эйфории, я уже был без сил, не представляя, как справлялась там она. И вскоре я кончил, смачно ударив ее по попе. Макс подошел ближе, и после этого я вынул член. Вместе с членом выходила сперма, девка едва держалась на ногах. Я приподнял ее бедра, и Макс навел камеру на ее дырку. Ей ведь было уже все равно.

— Это называется оттрахал, Штайн, — прошептал я, пока Макс снимал ее влагалище крупным планом.

Затем мы перевернули ее. Она лежала с закрытыми глазами, тяжело дыша и бившись в конвульсиях.

— Выключай камеру, Макс. Она твоя.

Я раздвинул ей ноги, Макс взялся за пряжку ремня…

* * *

Настоящее…

— Ты вспоминал то дерьмо? — сплюнул Макс, морщась, — блять, я тоже не могу это забыть… Как я сладко трахал племянницу Штайна по совместительству.

Я ухмыльнулся.

— Этого не забудешь, Макс. Тогда в моем арсенале пополнилась рыжая. Рыжую я трахал впервые… Сейчас как-то похер на все это, я детей хочу от Ярославы.

Макс присвистнул, наконец, туша сигарету:

— В чем проблема? Не хочет?

— Тянет… — бросил я задумчиво, — не хочет, нет.

— В чем проблема-то, Ян? Я так и не понял. Или тебя учить надо, как презерватив протыкать?

Я промолчал, тоже потушив сигарету и начиная оглядываться. Ну и где Ярослава?

— Проблема в том, что она хочет улететь в Польшу. Она еще в начале декабря говорила, что зачем-то хочет встретиться с родителями. Как бы не разрушила все сейчас, когда она в таком подвешенном состоянии. Не думаю, что они поддержат меня, узнав, что это я выбросил их дочь на дорогу и уехал.

— Паспорт спрячь, — подкинул Макс, тоже начиная взглядом искать Ярославу.

При упоминании о паспорте, я вспомнил события недавнего вечера.

В тот день я сорвался. Сорвался, я признаю это. Я впервые взял ее силой, но меня дико взбесило только одно то, что она провела меня, взрослого мужика, вокруг пальца, дав деру и попытавшись убежать с паспортом! А те изменения, что произошли в ней, оказывается, только подстегнули меня на насилие. Эта чертовка сопротивлялась изо всех сил: она была обижена на тот злополучный день — субботу двадцать восьмого декабря, она была подавлена — потому, что что-то произошло за те дни, когда она была с этой четверкой, и она была, черт возьми, напугана.

Моя девочка была напугана рядом со мной. И я сорвался. Я возбудился, видя ее дрожащую нижнюю губу, видя страх в ее глазах — страх рядом со мной, и это все дико злило меня и возбуждало одновременно. Я даже не пытался сопротивляться тем силам, что говорили взять ее прямо здесь и сейчас. Это было бесполезно. Я бы все равно ее взял, заклеймил, разложил на нашей постели и показал, кому она принадлежала, принадлежит и будет принадлежать.

Моя. Только моя.