Моя чужая новая жизнь

— Один из моих любимых писателей считает, что на войне мужчина обретает силу и величие, учится бесстрашию и мужеству. Так что кое-чему может научить даже такой, как Гальс.

— Это кто ж такой умник? — хмыкнула я.

Все книги на военную тематику — от Ремарка до Толстого, — которые читала я, явно не романтизировали войну.

— Эрнест Юнгер воевал в первую мировую, был ранен четырнадцать раз. Получив сквозное ранение в грудь, смог спасти свою роту из окружения. Они единственные не сдались в плен, — воодушевлённо рассказывал синеглазка.

Хм-м, как-то слишком уж позитивненько у мужика всё складывается.

— Хочешь сказать, ему не было страшно разгуливать под артобстрелами?

— Он считал, что постепенно любой страх притупляется, а жизнь и смерть есть бесконечный и естественный круговорот. Смерть сама по себе не такое уж значительное событие.

Всегда считала себя читающим человеком, но тут мы с синеглазкой почему-то мало в чём совпадали. Какой-то засранец-фанатик понтанулся, мол война это круто, и ты смотри, даже убеждённые пацифисты от него в восторге.

— Я не знаю, кто бы ещё писал о войне также пронзительно-правдиво, как Ремарк.

Я давно уже подзабила на конспирацию. Всем нам нужен кто-то, перед кем можно приподнять маску. Для меня уже давно этим кем-то стал пусть до конца и непонятный, но чем-то близкий Фридхельм.

— Война навсегда меняет людей, и даже если останешься жив, найти своё место заново в мирной жизни и примириться в призраками в душе сможет не каждый.

— Ремарк? — настороженно переспросил он.

Тьфу ты, всё время забываю сопоставить данные из своего времени с нынешними. Моё любимое «Время жить и время умирать» он естественно ещё не написал, но ведь книгу о первой мировой уже издавали? По-моему, даже фильм сняли.

— Но ведь он со скандалом покинул страну. Его запретили издавать, а книги принародно сожгли.

Ох, ты ж блин, я и не в курсе таких горячих фактов. Ну то есть знала, что Ремарк не фанат режима усатого психа, ещё читала его переписку с Марлен Дитрих, утирая сопли, и на этом всё. Даже не рискну спрашивать, видел ли он одноимённый фильм — скорее всего при таком раскладе нет. Ботан притих, и я чуть не задремала под мерное сопение своих соседей, как вдруг услышала тихое:

— Карл… И всё-таки кто ты? Если ты попал в беду и, не подумав, сунулся в армию, мы что-нибудь придумаем.

Н-да, он похоже решил, что я какой-нибудь подпольный революционер, сбежавший на фронт, чтобы избежать ареста гестапо. Вот только что тут придумаешь? Бежать в другую страну без денег и документов мы не сможем, а скрываться в Союзе на пару с ним я по-прежнему считала безнадёжной идеей.

— Спи давай, побегушник, — я раздражённо подтянула повыше одеяло, укрываясь с головой. — Зря что ли тебя в суперсолдата готовили?

***

Наше обучение в «Великой Германии» закончилось, а вот мои хрен пойми какие отношения с синеглазкой становились всё непонятнее и запутаннее. Он похоже либо обиделся, либо действительно включил мозги, но больше не делал попыток как-то сблизиться ни физически, ни как-либо вообще. И нет бы мне порадоваться этому факту, но я почему-то чувствовала смутное раздражение. Хотя думать мне бы стоило совсем не о том. Мы снова были под крылышком у Вилли и Кребса и жить стало в разы спокойнее. Без особых происшествий догнали роту гауптмана и теперь зависли в какой-то деревеньке, дожидаясь приказов куда и когда выступать. Благодаря учениям мы благополучно проебали все битвы за Смоленск, и, насколько я помню историю, теперь немцам требуется очистить дорогу на Москву. Значит вот-вот должны разыграться нешуточные бои. К сожалению, я знала, что Красной армии придётся отступить и, увы, изменить историю не могла никак.

И вот как назло именно сейчас и вспоминался наш с Винтером поцелуй и прочие романтичные шалости. То ли недотрах начал достигать полного объёма, то ли ещё что, но при взгляде на синеглазку в голову лезли весьма фривольные фантазии. А предательские мурашки исправно маршировали по мне табуном, стоило вспомнить его горячие руки на своей коже. Такие страсти и пропадают зря — технически секс между нами невозможен, раз он всё-таки мальчик-гей. В общем, мои эмоции нашли выход — я приметила, что он настороженно присматривается, когда я слишком уж тесно общаюсь с парнями, и вовсю этим пользовалась. Некрасиво и не очень умно, согласна, но пусть тоже помучается, не одной же мне страдать.

— Эх, Карл, даже как-то жалко стричь твои волосы, — Кох с грубоватой лаской взъерошил мои критически отросшие локоны. — Такие мягкие, словно у девушки.

— Ты давай стриги, а не лапай, — прикрикнула я на этого сентиментального дурика и снова перехватила ревниво брошенный взгляд Фридхельма.