Моя чужая новая жизнь

— Никому мы не навредим. Ребёнок пока даже не сформировался, — притягиваю его ближе, вовлекая в новый поцелуй — неторопливый, нежный.

Пальцы скользят по разгорячённой коже, обводя рельеф его плеч, рук, спины. Фридхельм наконец-то сдаётся — входит в меня медленно, горячо, сладко. Прижимаюсь ещё ближе, обвивая ногами его бёдра. Хочется слиться в одно целое. Тягучее словно мёд наслаждение разливается по венам. От жара наших тел, его рваного дыхания вперемешку с моими стонами буквально сносит крышу. Перехватываю его взгляд и теряюсь в бесконечной нежности, словно окутывающей со всех сторон. Выгибаюсь, вытягиваясь струной, цепляясь за его плечи, не в силах отвести взгляда от губ, шепчущих моё имя. Мир рассыпается огненными вспышками.

— Так странно, ты говоришь, что это ещё не совсем ребёнок, — Фридхельм ласково провёл пальцами по моему животу. — А я всё время представляю девочку, которая будет похожа на тебя.

— Почему девочку? — сонно улыбнулась я. — По-моему, все мужчины помешаны на наследниках.

— Может, потом будет и мальчик.

Ничего себе, он разогнался. Тут бы одного ребёнка поднять на ноги.

— Учти, я не из тех клуш, которые с радостью рожают каждый год по ребёнку, — полушутливо возмутилась я.

— Рени, я понимаю, ты росла одна, но по опыту знаю, что лучше, когда рядом находится близкий человек. В детстве я мечтал о сестрёнке.

— Это ты зря, — усмехнулась я, вспомнив свою вечную войну с сестрой. — Просто не представляешь, какими противными бывают маленькие девочки. К тому же на правах младшенькой она быстро бы построила вас с Вильгельмом. Только бы и слышал: «Ты же старше, ну, уступи».

Я слишком хорошо помню, как Полька вечно портила и тырила мои вещи, а мама заступалась, мол тебе, что жалко, это же твоя сестра, она же маленькая. Мелкая паршивка быстро просекла, на чьей стороне сила, и бессовестно этим пользовалась, чуть что бегая жаловаться.

— Ну и ничего страшного, — улыбнулся он. — Вильгельм же привык, что мама постоянно просила его позаботится обо мне. Мы, конечно, иногда ссорились, но как видишь, это не помешало нам быть не только братьями, но и друзьями.

Тут бы я поспорила. У них с Вилли, может, идиллия и любовь-дружба-жвачка, а мы с Полей вечно срались во многом из-за того, что мама не умела любить нас одинаково. Что ж, это урок, когда у тебя появляются свои дети, ты можешь избежать повторения ошибок своих родителей.

— Может ты и прав…

Я поёрзала, устраиваясь поудобнее. В уютном кольце его рук казалось, что мы всё ещё можем вот так спокойно обсуждать планы на будущее, мечтать о детях, но я должна бы помнить, что реальность далеко не располагает к такому.

— Фридхельм, как по-твоему, в это прекрасное будущее вписывается война?

— Война не будет длиться вечно, — уклончиво ответил он. — К тому же мы решили, что ты вернёшься в Берлин. Кстати, когда мы всё расскажем Вильгельму?

— Да погоди с этим, — отмахнулась я.

Знаю я этого перестраховщика — не успею даже вещи собрать, как окажусь в поезде на Варшаву.

— Ты разве не видишь, что русских так просто не одолеть? А что, если я права и они объединятся с союзниками? Я понимаю, что «долг» для тебя не пустое слово, но, а как же я? И ребёнок… Неужели ты хочешь, чтобы мы прошли настоящий ад?

— Ты опять предлагаешь бежать? — вздохнул он. — Я часто думал об этом. Когда-то я был напуганным мальчишкой, не понимающим, зачем нас отправили сюда убивать, но сейчас всё изменилось. Я не могу подвести Вильгельма и не хочу провести остаток жизни, скитаясь в эмиграции. Ты думаешь, так легко без документов пересечь границу? Или нас с распростёртыми объятиями ждут в Швейцарии? Но даже если бы получилось скрыться, разве это то, чего ты действительно хочешь? Прятаться в дёшевых отелях с грудным ребёнком на руках и трястись от страха каждый раз, когда полицейский остановит для проверки документов? Я не думаю, что всё настолько плохо. Мы сейчас вернули почти все позиции, кроме, разве что, Москвы. К тому же если Берлин будут часто бомбить, вы всегда сможете уехать с мамой в деревню. У неё там живёт сестра.

— Я понимаю, что в эмиграции жизнь не сахар, — меня снова охватила паника при мысли, что мой ребёнок ещё долго не увидит мирного неба. — Но ведь детям хочешь самого лучшего, а что дадим ему мы? Мать будет таскать его по бомбоубежищам, пока отец проливает кровь невинных людей?

Фридхельм напрягся под моей ладонью, да и я пожалела о вырвавшихся словах, но ведь скоро, возможно, так и будет. Когда местным начнут закручивать гайки и стрелять при малейшем подозрении в связи с партизанами, разве он сможет уклониться от приказа? Я тоже, конечно, далеко не ангел. Можно сколько угодно оправдываться, ссылаясь на то, что это не моя война, но с самого начала я вела себя как эгоистичная малодушная дрянь. Так может ещё не поздно начать всё заново?

— Дети — это шанс как-то исправить свои ошибки, стать лучше.